Присяжный - Эли Бертэ Страница 8

– Это пресловутая красная бумага, – сказал он, внимательно рассматривая послание, – но, очевидно, эта бумага не деловая. Что за черт!

Письмо не было запечатано, но и в противном случае де ла Сутьер не счел бы себя обязанным деликатничать. Он развернул бумагу и быстро прочитал послание.

– Что за чертовщина! – вскрикнул он с негодованием человека, обманувшегося в своих надеждах.

Действительно, текст письма был довольно витиеват:

«Пустота моей души может быть удовлетворена только одним – вашим присутствием. Вы одна на свете способны меня понять. Вы – смысл моих дней, исполненных лихорадочного волнения, вы – мечта моих бессонных ночей. Ваш образ является мне непрестанно в ярком сиянии, которое ослепляет мои слабые глаза, и я бросаюсь к нему, как путник к блуждающему огоньку, который своим ярким светом заманит его, быть может, в бездну. Мне, видно, суждено это судьбой, и напрасна борьба против этого наваждения. Наши души – сестры, наш удел – быть в братской связи и т. д.».

Три большие страницы были исписаны мелким почерком, и от начала до конца сохранялся тот же мистически-романтически-сентиментальный слог. Под посланием стояла подпись «Несчастный Теодор». Впрочем, если письмо и было не совсем понятно, постскриптум, приписанный карандашом, все прояснял:

«Мне необходимо поговорить с вами, дело идет о вопросах, касающихся сердечных тайн. Я буду в замке сегодня вечером с наступлением сумерек, исполните мою просьбу, или я умру. Т. Б.».

Несколько минут де ла Сутьер обдумывал содержание этого странного письма. Его толстые щеки постепенно багровели.

– К кому изволит подъезжать этот влюбленный «печального образа»? – сказал он наконец сквозь зубы. – Разве есть на свете глупцы, готовые прельститься подобным сумбуром? Правда, порой встречаются глупенькие и легковерные создания! Не к дочери же моей, не к Пальмире, можно обращаться с таким смешным посланием и дерзкой просьбой, которой оно заканчивается? Если бы я предполагал это… если бы только мог допустить подобное предположение…

Он сжал кулаки, и лицо его приняло еще более грозное выражение. Спустя минуту он продолжал, но уже более спокойным тоном:

– Я схожу с ума, Пальмира слишком уважает и меня, и себя, чтобы позволить жалкому писаришке… Пари держу, что любовное письмецо предназначалось швее, этой девчонке, которую давно следовало прогнать, если бы я не опасался огорчить Пальмиру. Гризетки, подобные Женни, без ума от сентиментальных фраз. С другой стороны, Бьенасси – волокита, которому все годится и у которого дурная слава. Он любит насмехаться, и ему, вероятно, забавно… Да-да, это так, но он никогда не осмелится писать подобные пошлости девушке из хорошего дома, ему ответили бы не иначе как насмешкой. Постой, голубушка Женни, я покажу тебе, как заводить у меня в доме интриги! Что же касается прекрасного и нежного любовника, то я и его научу уважать Рокрольский замок!

Невзирая на ясно высказанные угрозы, де ла Сутьер в душе, быть может, еще сомневался, потому что вскоре продолжал с волнением:

– Впрочем, и у Пальмиры крайне романтическое настроение. Ее снедает скука, а праздность – дурная советница молодым девушкам. Кто разрешит эту загадку? Эге, да дело просто! Нет ничего легче, чем узнать, кому предназначена эта записка – стоит лишь подсмотреть, кто за ней придет. Между влюбленными должны быть тайные условные знаки. Адресат наверняка уже знает, что Бьенасси был здесь и что есть надежда найти свидетельство его приезда. Весьма правдоподобно, что в скором времени… черт возьми их всех с руками и с ногами! Даже если бы мне пришлось караулить весь день, я не уйду, не узнав правды.

Он положил письмо на прежнее место и спрятался у изгороди за кустом терновника. Оттуда он легко мог видеть не только дерево, служившее для переписки, но и часть аллеи. Терпение его не подверглось слишком большому испытанию. Простояв в засаде всего лишь несколько минут, он увидел, как на противоположном конце аллеи появились две стройные фигуры, которые быстро приближались к дереву. Вскоре тайный наблюдатель без труда узнал в одной свою дочь Пальмиру, а в другой – швею Женни.

Девушки шли рядом и вполголоса разговаривали. Обе были прекрасны, обе могли внушать любовь, однако тип их красоты был настолько же различен, насколько различалось их социальное положение. Пальмира де ла Сутьер, высокая, стройная и гибкая блондинка с лебединой шеей, имела вид весьма томный. В ее походке в одно и то же время странно сочетались величие и унылость. У нее была привычка часто поднимать глаза к небу, и потому казалось, что небо отражалось в них. Несмотря на внешнее равнодушие, одета она была с изысканной роскошью. Широкое шелковое платье, нарядная накидка и соломенная шляпка, из-под которой выбивались белокурые локоны, составляли ее поистине восхитительный наряд. В руке у нее был маленький белый зонтик с шелковой бахромой.

Швея Женни, напротив, была брюнеткой, подвижной, веселой, бойкой на язык и проворной в движениях – настоящая водевильная субретка. Одета она была в изящное платье, плотно облегающее талию, настолько короткое, что были отлично видны белые безукоризненно сидящие чулки и сапожки, зашнурованные с величайшим тщанием. Она шла без головного убора, и ее нисколько не тревожило, что ветер разбрасывал у нее по лбу несколько непокорных прядей. Молодой элегический стихотворец, конечно, отдал бы предпочтение госпоже, исполненной томной грусти, но весельчак, подобный сборщику податей, должен был склониться на сторону хорошенькой и бойкой гризетки.

Примерно так рассуждал и де ла Сутьер. Между тем девушки продолжали тихо разговаривать, одна – не меняя своего сдержанного и серьезного вида, другая – не переставая улыбаться. Время от времени молодые особы бросали вокруг себя внимательные взгляды. Пальмира украдкой и робко, как лань, которая пугливо озирается при малейшем шорохе в лесу, Женни, напротив, с беспечной смелостью.

Следя за ними, де ла Сутьер едва переводил дух от волнения, сердце громко стучало у него в груди. Которая из них виновна? Которая из двух возьмет загадочное письмо? Или они не имели тайн друг от друга? Одно только участие дочери в подобной интриге казалось позором гордому дворянину. Чем больше приближался момент истины, тем больше тосковала его душа. Притаившись за ветвями терновника, он дрожал и с трудом сдерживал дыхание.

Продолжая разговаривать, девушки подошли к старому дереву, которое служило для тайной переписки. Пальмира с замиранием духа опустила белую руку с длинными и тонкими пальчиками в углубление ствола и вынула из него роковую записку. Голосом, которому радость придала бо́льшую звучность, она сказала собеседнице:

– Ты была права, Женни, это он приезжал, его ты видела минуту назад на косогоре.

Ответа Женни де ла Сутьер не расслышал – у него перехватило дыхание. Его родная дочь, благородная и гордая Пальмира, держала в руках дерзкое послание сборщика податей! Она взяла его без малейшего колебания, как вещь, неоспоримо ей принадлежащую. Нет, рассудок отца не мог принять эту правду, какой бы очевидной она ни была. Быть может, Пальмира передаст письмо горничной?