Правитель империи - Олесь Бенюх Страница 81

Еще с минуту Джерри с ненавистью разглядывал Маркетти, который болтал теперь о чем-то с Джекки Кеннеди. услышав свое имя, Джерри встал и увидел, как Джон, готовый войти в воду, повернулся к нему и звал его. Джерри помахал Кеннеди рукой и пошел навстречу волнам. Он любил морские купания во Флориде. Любил за удивительно «легкую» воду, которая как бы сама несла тебя безо всяких твоих усилий; за какой-то удивительно приятный и вместе с тем неуловимый запах, который он ощущал только здесь и нигде больше; за тот психологический настрой, который появлялся у него всегда именно здесь и который был чрезвычайно важен, чтобы получать высшее, абсолютное удовольствие от морского купания — полное отсутствие боязни, что тебя может ухватить за руку ли, за ногу, за туловище какое-нибудь злое чудовище или рыба. И сейчас, как всегда, Джерри отплыл на какое-то расстояние от берега, лег на спину и закрыл глаза. Блаженно покачивало, в ушах мерно шумела тихая вода, солнце ласкало кожу лица… Когда Джерри вышел на берег, Джон Кеннеди сидел под тентом, пил виноградный сок, просматривал какие-то бумаги.

— Нет, ты только посмотри, что пишут о нас эти макаронники и боши!

Нервно рассмеявшись, Джон передал Джерри две газеты. тот взял, прочитал сначала по-немецки: «Американцы ярко выраженные неврастеники атомной эпохи. Они суетятся и дергаются. Они взирают на мир сквозь прорезь танка». В итальянской газете был также жирно отчеркнут карандашом абзац: «США не способны принять мир таким, каков он есть, ибо — в силу специфики своего развития — они лишены исторической памяти».

— Да? — Джерри вопросительно посмотрел на Кеннеди.

— Это мы-то лишены исторической памяти? — возмущенно воскликнул тот. — Мы, которые тысячу раз спасали этих самых европейцев — и от холода, и от голода, и от кризисов. От большевизма, наконец!

Джерри налил себе слабенький мартини, укутался в большую мохнатую простыню, расположился поудобнее в кресле…

«Все правильно, все, к сожалению, справедливо, — думал он, отпивая мартини, слушая Кеннеди. — У тех же немцев и, уж конечно, у итальянцев эта самая историческая память исчисляется тысячелетиями, зато мы, как молодая нация, со спокойной совестью заявляем на весь мир: „Бог ныне вручил Америке исстрадавшееся человечество!“ Вручил — и баста. Нам-де, мол лучше знать, ведь он же нам вручил это самое исстрадавшееся человечество».

— Если мы лишены исторической памяти, — никак не мог успокоиться Кеннеди, — то европейцы начисто лишены исторической благодарности. Кто в двадцатые годы предоставил займы Германии? Кто в сороковые годы взорвал два атомных устройства и тем самым отрезвил вооруженные до зубов орды русских, опьяненных своими победными маршами?..

— Ты знаешь, Джон, что им больше всего не нравится, этим европейцам? — Джерри обезоруживающе улыбался. Зная манеру Джерри улыбаться так, когда он готовил свой очередной подвох, Кеннеди нахмурился, молчал.

— Им не нравится та часть нашей военной доктрины, которая гласит: «Мы готовы сражаться до последнего европейца».

Президент встал, сделал несколько шагов, остановился у одного из металлических столбов, поддерживающих тент. «Неужели Парсел действительно думает, что сегодня самую большую угрозу Америке представляет ядерное самоуничтожение? Или демографический взрыв и голод?». Он сел в кресло, взял стакан с виноградным соком, и, решив, что выдержанная им пауза достаточна, сказал:

— Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны — большой ядерный конфликт или перенаселение со всеми его последствиями?

— Ядерного конфликта бояться — последнее дело. К нему надо быть готовым каждую секунду, его надо начинать превентивно, в нем надо побеждать.

— Н-не знаю, не знаю, — тянет Кеннеди. — Как это у тебя все просто. Я бы сказал — примитивно.

«Это та самая гениальная простота, на которой стоит и будет стоять Америка», — думает Джерри. Вслух спокойно замечает:

— А у меня есть парочка аналогичных вопросов. Я не касаюсь этической стороны вопроса. На данном этапе развития человечества это несколько преждевременно, хотя… Как ты думаешь, что опаснее для нашей страны рост, я бы сказал, в геометрической прогрессии ненависти к американцам со стороны всех, кто входит в категорию так или иначе развивающихся, или истощение запасов в мире всего того, что необходимо человеку для его дальнейшего существования и развития?

Джерри тут же подумал, что он мог бы добавить еще одну страшную опасность для рода человеческого: опустошение, отчуждение и, наконец, уничтожение личности. Но и того, что он уже сказал, было достаточно, чтобы вспыхнул диспут о реальности Судного Дня.

— Дик, — Джекки Кеннеди лукаво посмотрела на Маркетти. Вы всегда производили на меня впечатление человека, который любит животных.

— Вы не ошиблись, мэм.

— Вот уже полчаса, как — я не сказала бы «самая красивая», и не сказала бы «самая преданная», но определенно «самая доверчивая» из нас ждет вашего приглашения поиграть в мяч.

Джекки погладила голову лежавшей у ее ног шотландской овчарки: «Лэсси хорошая девочка! Лэсси хочет поиграть и покупаться вместе с мистером Маркетти!». Маркетти ударил большой разноцветный мяч ногой, и через минуту человек и собака носились по волнам вдогонку друг за другом.

— Ну что, он уже двигается? — с любопытством обратилась Джекки к Рейчел.

— Вчера я совершенно определенно почувствовала, что он толкнул меня ножкой прямо в ребро. Первый раз! Это было так явственно, что я, почувствовав этот удар, оторопела.

— Значит, перевалило на вторую половину, — ласково улыбнулась Джекки.

— Но ведь будет мальчишка, правда? — доверительно заглянула ей в глаза Рейчел. — Ведь девочка не может быть таким буяном! Он мне полночи заснуть не давал, все колотил пяточками в разные места.

— К сожалению, нет таких симптомов, которые положительно указывали бы на пол ребенка. И сегодня, как и миллион лет назад, эту загадку наверняка можно разгадать лишь после рождения ребенка, — вздохнула Джекки. — А пока он находится под сердцем матери, пол его — большая тайна, чем структура колец Сатурна.

— Но я же чувствую, — недовольно воскликнула Рейчел и сама удивилась тону своего голоса. — Я же чувствую по удару, что это нога мужчины!

— Когда я ходила с сыном, — Джекки положила руку на плечо Рейчел, — я почти вообще ничего не ощущала. А девочка, боже мой, каких только «гранд-шоу» от нее я не натерпелась! Бывали дни, когда я с уверенностью твердила: «Джон, у нас будет тройня, как минимум».

— Дети… — задумалась Рейчел. Она осторожно погладила себя по животу. И вдруг ощутила толчок точно в то место, где в этот момент находилась ее ладонь. «Словно он что-то хочет сказать мне уже теперь», подумала она, прижав к животу обе ладони. Однако повторных толчков не было. «Почти все женщины, которых я знаю, хотят родить мальчика. И это так естественно. Ведь мальчик — это наследник лучших качеств любимого мужчины, его преемник, продолжатель рода. Мы меньше всего думаем о девочках, о дочках, ибо любим своего единственного мужчину самоотверженно. Пусть Джерри не красавец, пусть, но мой сын возьмет от него именно то, за что я люблю Парсела, чем горжусь: его ум, его силу, его мужественность. Наверное, девочек хотят одинокие матери. Это тоже естественно. Для них дочь будущая подруга, самый близкий человек. Ах, ну к чему вся эта философия. Иногда я чувствую себя самкой зверя. Он кормит семью, мое извечное призвание — ее продолжать, растить молодняк, хранить жизнь. Хранить жизнь моих детенышей… Если бы я была зверем другой породы, мне было бы наплевать на всех чужих детенышей. Но ведь вот я не видела троих детей Норины Пэнт, а мне стало безумно их жаль. Как своих…»