Патрульные апокалипсиса - Роберт Ладлэм Страница 85

— О чем я и говорю.

— А во время учебы Крёгера в университете и медицинском колледже не было ли там студенческих группировок, не принимавших демократизацию Германии, осуждение «третьего рейха», которые могли бы повлиять на молодого Крёгера?

— Я ничего такого не обнаружил. Его преподаватели в общем и целом отзывались о нем, как о человеке малообщительном, прирожденном ученом и поистине выдающемся враче. Еще студентом он добился таких успехов в хирургии, что начал оперировать намного месяцев раньше, чем было принято.

— В какой области он специализировался?

— В области нейрохирургии. Говорят, у него были «золотые руки и быстрые, как ртуть, пальцы» — это дословно то, что сказал прославленный Ханс Траупман — величина мирового масштаба в этом направлении медицины.

— Кто-кто?

— Траупман, Ханс Траупман, заведующий отделением нейрохирургии клиники в Нюрнберге.

— Они дружат?

— Их связывали профессиональные интересы. Однако ничто не говорит о том, что они были особенно дружны.

И все же он не поскупился на похвалы своему подчиненному.

— Не все хирурги скупы на похвалы, Моро.

— Наверное. А нет ли каких-нибудь предположений, почему Крёгер ушел со своего поста и иммигрировал в Швецию?

— Никаких, кроме его собственного очень эмоционального заявления. Он почти двадцать лет делал чрезвычайно сложные, а потому безумно утомительные для хирурга операции. По его собственным словам, он сгорел на этой работе, у него стали дрожать руки, те самые «быстрые, как ртуть» пальцы, и он не хотел больше рисковать жизнью своих пациентов. Подобное благородство достойно восхищения.

— Дело темное, — тихо заметил Моро. — Кто-нибудь пытался узнать, где он сейчас находится?

— В нашем распоряжении только слухи, впрочем, сами прочитаете. Кое-кто из бывших коллег получал от него известия года четыре назад. По их словам, он занялся общей врачебной практикой под шведским именем, где-то севернее Гетеборга.

— Кто эти бывшие коллеги?

— Их имена есть в отчете. Вы сами можете связаться с ними, если хотите.

— Хочу.

— А теперь, господин Моро, — сказал немецкий посол, откинув свое маленькое, худое, как скелет, тело на спинку стула, — я думаю, нам пора поговорить начистоту. Когда мы с вами разговаривали, — по надежной линии, как было условлено, — вы дали понять, что некий Герхард Крёгер, хирург, может быть членом нацистского движения, но не представили никаких улик, не говоря уже о доказательствах. Вместо этого сказали — и звучало это, позвольте заметить, довольно оскорбительно, — что, если германское правительство через мое посредничество откажется предоставить вам полное досье на Крёгера, вы пожалуетесь в Кэ-д'Орсей, что мы предположительно скрываем данные о личности влиятельного члена новой нацистской верхушки. И опять — ни улик, ни доказательств. А как только эти документы попадут в вашу систему, вполне возможно, что жизнь ни в чем не повинного доктора где-то там в Швеции окажется в опасности, поскольку, я не сомневаюсь, вы его разыщете. Итак, я предоставил вам информацию, мсье Моро, так дайте же и мне что-то хотя бы для того, чтоб успокоить мою совесть, поскольку, как я уже сказал, вы обязательно его разыщете.

— Мы уже нашли его. Monsieur 1'ambassadeur. Он здесь, в Париже, в двадцати, не больше, кварталах отсюда. Его задание — найти Гарри Лэтема и убить его. Но почему это поручено ему, врачу, хирургу? Вот на этот вопрос мы и должны ответить.

Выйдя на улицу, Моро направился прямо к машине Второго бюро, сел в нее и, дав знак водителю ехать, снял трубку телефона посольства и набрал непрослушиваемый внутренний номер.

— Жак?

— Да, Клод?

— Разузнайте все, что можно, о враче по имени Траупман, Ханс Траупман, хирург из Нюрнберга.

* * *

Для взволнованного Дру Лэтема вечер тянулся медленно, слишком медленно. Гостиничный номер казался персональной тюрьмой. Даже переработанный кондиционером воздух становился душным. Он открыл и тут же закрыл окно: вечер, в Париже выдался сырой, лучше уж с кондиционером. Играя роль преследуемого, он слишком долго просидел взаперти. Ему надо выбраться на улицу — так, как он это сделал вчера, когда заезжал на свою квартиру на рю Бак в сопровождении морских пехотинцев: На это ушло меньше часа, он провел всего несколько минут на улице, но этот час и эти минуты стали короткой живительной передышкой после удушающе узкого пространства «Мезон руж» антинейцев, дома Витковски, даже квартиры Карин — впрочем, нет, только не ее квартиры. Там он впервые за многие годы почувствовал себя свободным и там было замечательно, тепло и уютно.

Но сейчас, сейчасему было необходимо снова почувствовать себя свободным, пусть ненадолго, праздно побродить по улицам, побыть среди людей — может быть, в этом все дело. Два часа назад он разговаривал с Карин — она еще находилась в посольстве, — и они условились, что в интересах полной безопасности он не будет звонить ей на рю Мадлен. Конечно, не будет, не хватало еще и ей пуститься в бега. Тем не менее она передала ему срочное сообщение из Вашингтона. Он должен связаться с Уэсли Соренсоном по строго засекреченному номеру телефона, причем звонить директору отдела консульских операций, пока не дозвонится. И если к шести часам по времени округа Колумбия им не удастся переговорить, то Дру должен позвонить Соренсону домой в любое время.

Лэтем периодически набирал номер, зная, что его нельзя установить, до одиннадцати часов по парижскому времени — до шести в Вашингтоне. Затем позвонил Уэсли домой. Трубку подняла миссис Соренсон: жена непревзойденного шпиона произнесла условные слова:

— Муж ждет звонка из Парижа от нашего антиквара. Если это вы, то мистер Соренсон будет занят примерно до семи по нашему времени. Если нетрудно, позвоните позже, потому что у нас нет вашего номера, а он очень хочет получить тот гобелен, что мы видели месяц назад.

— Он еще не продан, мадам, — сказал Дру. — Я позвоню ему сразу после полуночи по парижскому времени — в семь часов по вашему. Это самое малое, что я могу сделать для таких выгодных клиентов.

Случилось нечто важное, раз Соренсону потребовалось переговорить с ним срочно. Но что именно? Ладно, впереди еще целый час, а сидеть взаперти в маленьком гостиничном номере и перебирать в голове всевозможные варианты — этого он не выдержит, решил Дру Лэтем. К тому же риск невелик: на нем обтягивающая со всех сторон форма, в которой невозможно нормально дышать, волосы его выкрашены в нелепый блондинистый цвет. И еще он наденет темные очки, которые ему дала Карин. На улице уже темно, а что может обеспечить большую безопасность, чем сочетание измененной внешности и темноты? И, наконец, у него был плоский сотовый телефон. Если в случае крайней необходимости Лэтем понадобится Витковски или кому-то из самых проверенных людей в посольстве, они, не застав его в отеле, позвонят по этому номеру.

Лэтем спустился на лифте в фойе, прошел мимо стола консьержа, испытав неловкость, когда его приветствовали «mon colonel» и «полковник Уэбстер», да к тому же прикладывали руку к фуражке. Потом он прошел через вращающуюся дверь и оказался на рю Кастильон. Господи, как же хорошо на улице, вдали от стен своей тюрьмы! Он свернул направо, подальше от уличных фонарей, и пошел вниз по тротуару, дыша полной грудью. Дру двигался твердой, чеканной походкой, почти военной — он ухмыльнулся, осознав это.