Игры небожителей - Галина Владимировна Романова Страница 9

— Что за женщина? — спросил он, доставая блокнот с огрызком карандаша.

Он давно уже перестал таскать в карманах авторучки. Столько рубашек испортил протекшими чернилами.

— Что?

— Вы сказали, что к вам пришла какая-то женщина и сообщила об исчезновении вашего бывшего мужа.

— Да, пришла.

— Кто эта женщина?

— Ох… Какая-то учительница. Она представилась учительницей.

— Учительницей?!

Громов вдруг рассвирепел, почувствовав себя обманутым. Эта странная девица ловко водит его за нос, прикидываясь нежной, парниковой орхидеей. Что вообще она несет? При первом допросе ни о какой учительнице не было и речи. Ни она, ни сестра погибшего ни словом не обмолвились. Откуда взялась учительница?!

— Подробности той встречи? — потребовал он жестко и снова свел брови к переносице, намекая, что за ложь пощады не будет.

— В общем, ничего особенного в той встрече не было.

Настя выдернула указательным пальцем из высокого хвоста прядку волос и принялась ее накручивать. Глаза мгновенно просохли от слез, смотрели на Громова серьезно и настороженно.

— Я была дома. Вечер. Звонок в дверь. Открываю, стоит женщина. В годах, элегантная, достаточно симпатичная. Смотрит надменно. Спросила, знаю ли я Сугробова Александра? Ответила правду. Да, это мой бывший муж. Мой бывший, ужасный муж.

— Это вы ей так сказали? Или сейчас добавили?

— Ей так сказала. — Настя оставила прядь волос в покое и снова уронила ладони на колени. — Она представилась бывшей учительницей Саши, попросилась войти. Я позволила. И тогда она прямо с порога потребовала, чтобы я написала заявление о его исчезновении. Представляете?

— С чего вдруг? Что за странная просьба? Как она объяснила?

— Честно? — Настя шумно вздохнула. Закинула за ухо прядку, с которой игралась. — Я так обрадовалась, что он исчез, что даже не стала спрашивать, зачем ей это нужно. Просто сказала, что никаких заявлений писать не стану. Мы давно в разводе и все такое.

— А откуда она узнала, что он пропал?

— Наверное, ей сказала Вера. Потом она еще что-то говорила о публичном скандале, который устроил Саша.

— Каком скандале?

— Я не знаю, — она глянула честно, прикладывая к груди обе руки. — Она говорила много, сумбурно. Я почти не слушала. Я даже фамилии ее не помню.

— А как звали ее?

— Кажется, Анна Ивановна. Но могу и напутать. Вы у Веры спросите. Она же знает его учителей. Должна помнить. Мы о его школьных годах с Сашей говорили мало. Почти совсем не говорили. Все, что я знала, так это то, что он отлично учился в школе. И даже побеждал на олимпиадах. Умницей был, одним словом. Как потом скатился до такого уровня, не могу знать.

— А вы не замечали за ним дурного, когда встречались?

— В том-то и дело, что нет. Он вел себя сдержанно, интеллигентно. Не пил. Не сквернословил. А потом дошел до того, что начал… Таскать из дома вещи! — Ее лицо брезгливо сморщилось. — Это так гадко.

— Понятно. Так что там с учительницей?

— А ничего. Я отказалась писать заявление. Вера, насколько я знаю, тоже.

— А насколько вы знаете, откуда? Вы ей звонили?

Она быстро облизнула губы и стрельнула в него испуганным взглядом.

— Нет. Я ей не звонила.

— Она звонила вам?

Ох, как ему надоело тянуть из нее по слову! Припугнуть, что ли? Схватить за руки и потащить к порогу морга, который она не захотела переступать?

— Нет, не звонила. — Настя покусала нижнюю губу. — Она приезжала.

— Зачем?

— Скандалила. Наговорила гадостей. Ударила меня по щеке. И… — Настя запнулась и закончила возмущенно: — Ой, Илья Иванович, прошу вас, поговорите лучше с ней! Не могу больше!

И, вскочив со скамейки, она быстрым шагом бросилась прочь в направлении автобусной остановки. А он, глядя ей вслед, думал, что так и не спросил, откуда на ее ногах столько синяков.

Тридцать пять лет своей жизни Вера прожила в относительно спокойной, безопасной обстановке. Родители никогда их с Сашкой не обижали. Всегда бывали с ними вежливы и сдержанны. Не наказывали физически, что главное. Даже когда Сашка вляпался в скверную историю с сыном учительницы, они сохранили хладнокровие и рассудок. Никаких истерик. Никаких упреков.

По квартире без конца шастали какие-то люди. Следователи, адвокаты. Вера не вникала. И ни с кем из них не была знакома. Не видела необходимости. Ей на тот момент было чуть за двадцать, и она активно устраивалась в жизни. Пыталась удачно выйти замуж, удачно пристроиться со своим дипломом о среднем специальном образовании. Родители каждое утро за завтраком уверяли, что все будет хорошо, она и не переживала.

Только однажды она застала Сашку в растрепанных чувствах и засомневалась в благополучном завершении этой скверной истории.

Она в ту ночь вернулась домой позже обычного. Вернулась с очередного свидания с очередным претендентом на ее руку и сердце. Кралась по квартире на цыпочках, чтобы не разбудить родителей. Хоть ей было и за двадцать, ее поздние ночные гуляния не поощрялись. И мама могла начать тяжело вздыхать и хвататься за лекарства, а отец скорбно поджимать губы и выразительно молчать. И это напрягало хуже брани.

Поэтому она кралась на цыпочках, боясь громко дышать. И тут плач! Из Сашкиной комнаты. Вера замерла посреди гостиной, прислушалась. Может, мать оплакивает незавидную долю своего младшего ребенка? При всех крепится, а ночью, сидя у постели спящего отпрыска, рыдает?

Нет, не мать плакала. Сашка! Сдавленно, едва слышно. Вера подошла к двери его комнаты, приоткрыла. Брат сидел на кровати, подтянув колени к подбородку, и, залепив рот ладонью, сотрясался от рыданий.

— Эй, ты чего? — Вера бросилась к нему, села рядом, обняла. — Ты чего, братишка?

— Все плохо, Вера! Все очень, очень плохо! — прошептал он, утыкаясь лицом в ее плечо. Шумно задышал. — Меня могут посадить. Надолго!

— Да брось! Чего ты выдумываешь? Родители сказали, что все будет хорошо. Значит, так и будет.

— Мне так плохо! — начал он тихо постанывать. — Мне ужасно плохо!

Она поморщилась. Ей было неприятно его шумное дыхание на собственной шее. Ей хотелось спать. Наутро у нее должно было состояться очередное собеседование. Ей следовало выглядеть отдохнувшей и свежей. К тому же Сашкин вой мог разбудить родителей, и тогда объяснений не избежать. И скорбно поджатых губ отца, и тяжелых вздохов матери. Надо было срочно заканчивать все эти сопли и укладываться.

И она начала говорить брату что-то хорошее-прехорошее. Гладила его по голове и рассказывала о том, какое его ждет блестящее будущее. Он же умница, талантище, не то, что она.