Слепой. Антикварное золото - Андрей Воронин Страница 9

Задержанный, который к этому моменту уже совсем повесил голову, вместо ответа закрыл лицо руками. Так и не сделав запись, подполковник аккуратно положил ручку поперек протокола и, закурив, по-отечески посмотрел на вихрастую рыжую макушку.

— Нехорошо, Егоров, — назидательно произнес Ромашов и снова затянулся сигаретой. — Что бабушка-то скажет, когда узнает, что внучок ее заживо похоронил? Евгения Петровна — это та, что по отцу, да? Которая в Сыктывкаре проживает, верно? Ну, да это и неважно. Обе ведь они живы, бабушки-то! Вот я тебе и толкую: нехорошо, Егоров! Что теперь скажешь? Что бабушка серьгу подарила? Или ты ее тайком из шкатулочки взял? А если бабушку спросить? Не пропадала ли, мол, уважаемая Евгения Петровна, у вас из туалетного столика золотая сережка греческой работы, датированная приблизительно тринадцатым-двенадцатым веками до нашей эры?

— А? — тупо переспросил задержанный.

— До нашей эры, — с удовлетворением повторил подполковник. — Это не я придумал, дружок. Это сказал эксперт, знающий человек. Вещица эта музейная, мирового значения, и цены ей нет… Так что ты мне на это скажешь?

Рыжий провел ладонями по лицу сверху вниз, словно стирая грязь или слезы, а может быть, и выражение растерянности, появившееся на его конопатой физиономии после последней реплики Ромашова. Да, пожалуй, верно было последнее: со стороны это здорово напоминало движение мима, который вот так же, ладонью, стирает с лица улыбку и натягивает на него унылую гримасу. После того как Егоров отнял руки от лица, на нем вместо растерянности обнаружилось выражение угрюмой решимости. Теперь перед подполковником сидел этакий герой-панфиловец или защитник Брестской крепости, готовый умереть, но не сдаваться.

— Ничего я вам не скажу, — с вызовом объявил этот медноголовый герой-одиночка и, поджав пухлые губы, стал поверх плеча Ромашова смотреть в угол.

Подполковник снисходительно усмехнулся. Заявление Рыжего мало что меняло в картине дознания. В устах матерого уголовника или хотя бы воришки, который провел на зоне годик-другой, отказ говорить означал бы, что допрос зашел в тупик. Уход в глухую несознанку — часть продуманной тактики сопротивления следствию. Егоров же замолчал просто потому, что не мог вот так, на ходу, выдумать новую ложь, которая прозвучала бы хоть сколько-нибудь правдоподобно. А выдумать он ничего не мог потому, что был парализован страхом. Незнакомая, пугающая обстановка, недружелюбный мент в подполковничьих погонах, несколько ночей на нарах плюс перспектива огрести солидный срок — для него, сына обеспеченных родителей, столичного лоботряса, знакомого с российской пенитенциарной системой только понаслышке да по скверным телевизионным фильмам, все это должно было казаться кошмаром. Парочка ласковых слов сейчас могла сломать его вернее любой пытки; впрочем, Ромашов решил нагнать на задержанного еще немного страху.

— Твое право, — сказал он спокойно. — Только молчание тебе не поможет. Себе же хуже сделаешь. Мы ведь тебя хорошо изучили, гражданин Егоров. Ты ведь у нас диггер, так?

— Это не преступление, — заявил Рыжий, нарушив только что данный обет молчания.

Он тут же спохватился и снова поджал губы, но Ромашов почти не обратил на это внимания: он и так не склонен был принимать упомянутый обет всерьез.

— А я и не говорю, что это преступление, — все так же спокойно и миролюбиво сказал он. — Это просто глупость. И глупо, заметь, не диггерство само по себе, а как раз та его форма, которую ты практикуешь.

Рыжий вскинул голову, как боевой конь, заслышавший звук трубы.

— Много вы в этом понимаете! — пренебрежительно бросил он.

— Больше, чем ты думаешь, — остудил его воинственный пыл подполковник Ромашов. — И потом, тут и понимать нечего. Ты у нас путешественник-одиночка, верно? Герой-первооткрыватель. Колумб канализационных труб, Магеллан сточных коллекторов… Отшельник. Мыслитель. Целыми днями, а порой и по двое, по трое суток пропадаешь под землей в одиночку, и никто не знает, где ты находишься, что делаешь… Так? Можешь не отвечать, я сам знаю, что так, у меня на этот счет свидетельских показаний — вагон и маленькая тележка. И нераскрытых преступлений в моем отделе — тоже вагон. И если в этом вагоне порыться, непременно окажется, что добрая половина этих злодейств произошла как раз тогда, когда ты, Егоров, якобы находился под землей… Никто тебя в это время не видел, никто не знает, где ты был, чем занимался, а значит, Егоров, и алиби у тебя нет. Нету! — подполковник широко развел в стороны открытые ладони, будто стремясь продемонстрировать, что не прячет между ними алиби задержанного Егорова. — Так что молчи сколько хочешь. Мне твое молчание только на руку. Ведь что такое нераскрытые дела? Это выговоры, снятые премии и прочие неприятности, большие и маленькие… А доказательств твоей вины мы с ребятами нароем столько, что для любого суда хватит. И будешь ты у нас грабитель, убийца, садист, сексуальный маньяк, насильник и растлитель малолетних. А еще террорист… На этом фоне вот эта побрякушка, — Ромашов постучал пальцем по столу рядом с серьгой, — покажется мелочью…

Рыжий попытался изобразить скептическую, недоверчивую улыбку, но лучше бы он этого не делал: вместо улыбки получилась такая гримаса, что Ромашову даже стало его жалко. Зато улыбка подполковника выглядела вполне искренней, хотя Ромашов, в отличие от задержанного, знал, что выполнить угрозу будет не так-то просто. Родители у этого клоуна зажиточные и, надо полагать, на адвоката для своего чада не поскупятся. А поскольку дело не политическое и Рыжий не олигарх, вызвавший неудовольствие на самом верху, грамотный адвокат не оставит камня на камне от любых обвинений. Это может сообразить даже Егоров, если дать ему время на то, чтобы успокоиться и подумать.

Но как раз этого подполковник Ромашов делать не собирался.

— Короче, как знаешь, — сказал он, демонстративно глядя на часы. — Возиться мне с тобой некогда. Сейчас отправлю тебя обратно в камеру и поручу твое дело кому-нибудь из своих ребят. Они с тобой по-другому поговорят. Пугать не хочу, но… Словом, будешь знать, к чему готовиться, когда в следующий раз захочется что-нибудь стянуть.

— Да не крал я ничего! — срывающимся голосом закричал Егоров. — Пропади она пропадом, эта ваша сережка! Нашел я ее, понимаете? Нашел!

— Ах, нашел! — обрадованно воскликнул подполковник. — Так это же совсем другое дело! И где же? На улице, как я понимаю? Или в подъезде, около мусоропровода?

Рыжий отчаянно замотал головой.

— Сейчас расскажу, — пообещал он. — Все скажу, как было, а там — как хотите. Можете посадить, если совести хватит, а только я его даже пальцем не тронул.

— Кого? — деловито спросил подполковник.

— А я знаю? — уныло откликнулся Рыжий. — Лежал там какой-то… До сих пор, наверное, лежит.

* * *

Скрюченное тело лежало на полу узкого сводчатого коридора. Человек был одет в поношенную кожаную куртку, испачканные землей и красноватой кирпичной пылью джинсы и старые туристские ботинки, облепленные засохшей подземной грязью. Тронутые разложением пальцы все еще слабо сжимали пятнистый от ржавчины пневматический пистолет — одну из тех игрушек, которые полностью имитируют боевые стволы известных марок, но стреляют стальными шариками и с пяти метров пробивают насквозь трехлитровую банку с водой. Разобраться в том, что это именно пневматический пугач, мог только человек, которому доводилось держать в руках настоящее оружие, да и то лишь при внимательном осмотре.