Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев Страница 9

Фульвия, поняв, что этот страшный человек уже решил еесудьбу, внезапно дико вскрикнула, но безумный взгляд Катилины продолжал держатьее. Наконец он повернул голову к Лентулу.

— Дай твой нож, — сказал он неестественноспокойным голосом.

Взяв нож у хозяина виллы, Катилина посмотрел в глаза женщиныи так же спокойно сказал:

— Начинай, Пакувий.

В глубине зала поднялся старый жрец, одетый в длинное,белое, ниспадающее до земли одеяние. Он начал медленно обходить всех сидящих ватрии людей. Когда очередь дошла до Вибия, юноша почувствовал, как жрец провелсвоей ладонью по его лбу, словно помазав его песком. Потерев пальцем лоб, Вибийлизнул его и едва не сплюнул. Это оказалась обыкновенная сажа. Катилинавнимательно следил за неясным силуэтом жреца, едва различимым при свете одногосветильника.

Женщина, не видя перед собой страшных глаз римскогопатриция, попыталась бежать, но, запутавшись в одежде, валявшейся на полу,упала. Катилина поднял нож Лентула, непохожий на другие. Это был длинныйостроконечный нож с круглой, украшенной резьбой рукояткой с изображениемкровавого бога Вакха.

— Кто нанесет первый удар? — спросил он глухимголосом.

— Я, — раздалось за его спиной. Это был Цепарий.

Катилина посмотрел на него, и страшная судорога прошла полицу римского патриция. Набухшая вена, казалось, сейчас лопнет. Он кивнулголовой:

— Бей.

Цепарий поднял свой нож, почему-то попробовал лезвие и,внезапно наклонившись, ударил женщину чуть ниже живота. Фульвия дико закричала,попытавшись увернуться.

— Теперь все остальные, — громко скомандовалКатилина.

Ошеломленные происходящим, все замерли, боясьпошевельнуться. Женщина страшно кричала.

— Я сказал — все! — закричал еще громче Катилина,и римляне, словно сорвавшиеся псы, бросились к середине атрия. Некоторыенаносили резаные удары, другие только имитировали их, а женщина продолжалакричать диким голосом.

В этот момент римские герои забыли о высоких мотивах своихпоступков, не пытаясь разобраться и понять, что происходит. Животное чувствостраха женщины передалось и им, подталкивало их, подстегивало, и они наносилиудар за ударом по дергающемуся в нечеловеческих конвульсиях обнаженному телу.Забыты были римская честь, гордость, мужество. Остались только подонки исебялюбцы, убивающие несчастную женщину из-за стадного чувства трусости иподлости. Словно крик Катилины обнажил все то мерзкое, что есть в человеке ичто каждый из нас старается подавлять в себе всю жизнь.

Почему-то мерзости, совершаемые в толпе или группе людей,кажутся менее мерзкими и подлыми, словно оправдывают того или иного конкретногочеловека. Сливаясь с толпой в единое целое, этот человек восторгается своейобщностью с представителями данного рода и вида, не вникая в смыслпроисходящего. И даже когда представители его вида убивают другихпредставителей этого вида, он счастлив и горд своей принадлежностью к этомустаду, словно в будущем это может оправдать его.

Может быть, вся история человечества — это борьба человеказа выход из этой толпы, за осознание своего «я», целостности своегомироощущения, ценности своих поступков, за осмысление своего подлинногоположения в этом беспокойном мире.

Ибо только осмыслив, кто он и какой он, человек может победить,выйти из стада, противостоять ему и в конечном итоге стать повелителем своихпоступков, полностью сознавая их и отвечая за них.

После того как Лентул полоснул, наконец, несчастную погорлу, несколько мгновений все наблюдали, как дергаются конечности несчастной.Лужа крови растекалась по темному полу атрия. Некоторые римляне тяжело дышали,на других было страшно смотреть, третьи представляли собой жалкое зрелище.Почти все были забрызганы кровью убитой.

Только Вибий не принимал участия в этом постыдном зрелище,не сводя глаз с Семпронии. Женщина, почувствовав, что на нее смотрят,обернулась и вздрогнула, увидев в темноте горящие глаза Вибия. Очевидно,привыкшая к подобным взглядам, она хладнокровно пожала плечами и отвернулась.

Дождевой сток начал быстро заполняться еще дымящейся кровью.Жрец, снова возникший из давящей темноты атрия, подошел к убитой, наклонился,обмакнул руку в эту быстро застывающую жидкость и, повернувшись к жертвеннику,громко сказал:

— Тебе, великий Дионис, мы посвящаем эту жертву. Примиее и помоги нам в нашем испытании.

Римляне наклонили головы, даже не понимая, насколькокощунственными выглядят их молитвы после подобного злодеяния.

— Вот так, — удовлетворенно сказал Катилина, отвнимания которого не укрылась ни одна подробность этого страшногоубийства. — Лентул, распорядись, чтобы нам дали новую одежду и принеслипомыться.

Патриций кивнул головой, приглашая всех идти за ним. Уже вкоридоре он остановил Новия:

— Ты, оказывается, можешь быть мужчиной.

Римлянин покраснел и быстро зашагал вслед за остальными.Последними из триклиния выходили Катилина и Семпрония. Внезапно мимо них ватрий вошел Цепарий.

— Я забыл там свой перстень, — громко сказал он.

Недоверчивый Катилина обернулся, чтобы посмотреть. Прислабом свете светильника он все же рассмотрел, как Цепарий наклонился к телуженщины и быстро отсек большой палец левой руки, где красовался золотойперстень.

Катилина брезгливо поморщился. Стоявшая за его спинойСемпрония, увидев, что сделал Цепарий, только пожала плечами. Приходилось иметьдело даже с такими людьми. [37]

На Капитолий взгляни: подумай,

чем был, чем стал он:

Право, будто над нами новый

Юпитер царит!

Курия стала впервые достойной

такого сената, —

А когда Татий царил,

хижиной утлой была.

Публий Овидий

(Перевод М. Гаспарова)

За тринадцать дней до ноябрьских календ 691 года со дняоснования Рима светило выплескивало свою ярость с таким остервенением, словнособиралось спалить «Вечный город».

Если бы кто-нибудь из гостей столицы сумел в этот деньпопасть в Рим и пройти по мосту Цестия, миновав крепостные центурионы, оннеминуемо должен был свернуть направо, выходя к Капитолийскому холму, уподножия которого была построена знаменитая курия Гостилия, где обычнопроисходили заседания римского сената.

Еще неделю назад, после того, как консулы Марк ТуллийЦицерон и Гай Антоний Гибрида торжественно объявили о начале избирательнойкампании, начались празднества, не прекращавшиеся до сих пор. Римские граждане,выдвинувшие свои кандидатуры в консулы и преторы, щедро развязали своикошельки, рассчитывая на новые голоса римских избирателей. Открывались лавки,харчевни, раздававшие бесплатно хлеб, масло, мясо. Более ста тысяч человекполучали это дармовое угощение. Театральные празднества были устроены во всехкварталах города, на многих подмостках играли бродячие актеры и мимы, на Форумеи в Амфитеатре шли гладиаторские бои, в цирке травили зверей, привезенных изАфрики и Азии; на Марсовом поле шли состязания атлетов.