Обет без молчания - Ольга Володарская Страница 9

В двух, попавшихся на пути, ему ничего не приглянулось. В третьем он приобрел чайное ситечко. Не для себя, ему оно было без надобности, но перепродать такое можно с хорошей выгодой. Почувствовав себя усталым и голодным, Кирилл заглянул в пекарню — нашел ее по запаху. На прилавках лежала всевозможная выпечка. Продавались и напитки: лимонад, вода, холодный чай, но Киру хотелось горячего. Он попросил у продавца, и скорее всего владельца, заварить ему такого. Тот не отказал, и уже через десять минут Хан поглощал обалденные крендели, запивая их чаем. Полноценные столики в пекарне (или булочной?) не были предусмотрены, но у широкого подоконника стояло два высоких стула.

— Не желаете рюмочку шнапса? — поинтересовался продавец… Пекарь-булочник?

— О нет, спасибо.

— А я, с вашего позволения… — Он достал бутылку. — Приболел, покашливаю. А что поможет хворому, как не добрый шнапс?

Он налил себе стопку, на закуску принес кровяной колбасы и принялся ее нарезать.

— Простите, можно посмотреть? — спрыгнул со стула Кир и чуть ли не вырвал из рук мужчины нож. Тот напрягся. — Я не псих, не волнуйтесь. Просто у меня есть похожий, он достался мне от деда.

— Обычная раскладушка, — пожал плечами булочник.

— Не совсем. На рукоятке клеймо фирмы. Но, я как ни старался, не смог найти упоминание о ней.

— Неудивительно! — Он опрокинул в себя шнапс. — То было кустарное производство. Вальтер Элиза Хайнц, которого отлично знал мой отец, вернувшись с Первой мировой, открыл кузню. Работал исключительно с оружием. Переплавлял мечи на орала, так сказать. Из штыков изготавливал серпы, кухонную утварь. Был идейным пацифистом и антифашистом. Погиб в драке с воинствующими националистами в 1937 году. Кузница закрылась. Вдова изделия супруга раздала друзьям, остальные распродала.

— Моего деда звали Людвиг Хайнц. Он попал в советский плен во время Второй мировой.

— Людовик, — поправил его мужчина. — Таковым было его имя.

— Вы его знали? — ополоумел от радости Хан.

— Нет, конечно. Он ушел на войну, когда я еще не родился. Но слышал о нем от его родственницы, пусть и не кровной. Сейчас скажу вам, кем она приходилась Людовику… — Булочник задумчиво налил себе еще шнапса, но тут же убрал бутылку под прилавок. Пил, в самом деле, для здоровья. — Женой брата. Среднего. Их было трое: Людовик, Томас и Бернард. Все погибли молодыми. А первый, как я понял, был замучен в концлагере.

— Неправда, — горячо возразил Хан. — Немецких военнопленных в СССР не мучили, а давали им работу и возможность искупить свою вину. Мой дед трудился на стройке каменщиком, но по неосторожности сорвался со стены, которую выкладывал.

— Так вы русский? А я думаю, откуда этот мягкий акцент.

Хану показалось, что булочник тут же эмоционально от него отстранился, но Кира это не смутило. Многие немцы, особенно те, что в возрасте, предвзято относились к русским, поэтому Хан часто представлялся литовцем. Не потому, что стыдился своей национальности, просто прибалту было легче сторговаться с немцем, а татарину, к примеру, с турком. Поэтому в те времена, когда его волновали дамасские кинжалы, он отрекомендовывался торговцам жителем Казани Камилем, и прозвище Хан ему очень в этом помогало.

— Жена Томаса еще жива? — спросил он.

— Скончалась давным-давно.

— У нее остались дети, внуки? Мне очень хотелось бы познакомиться с кем-то. Я не так давно узнал о своих немецких корнях. Пытался найти родственников, но безрезультатно.

— Хотите наладить с ними контакты, чтобы эмигрировать? — подозрительно спросил булочник.

— Нет, я доволен жизнью в России. Там у меня сестры, успешный бизнес, отличное жилье, коллеги, друзья. — Насчет последнего он приврал: друзей у Хана не было. — Но это так неправильно, не знать ничего о своих ближайших родственниках. Я даже фотографии деда не видел — все семейные архивы при пожаре сгинули. Остался только нож.

И старый немец над Кириллом сжалился:

— Фридрих Хайнц, сын Томаса, живет на этой улице.

— На этой? — переспросил он, не поверив своим ушам. Так долго искать родственников, а найти их случайно — это ли не чудо?

— Через три дома. Мой девятый, у него тринадцатый. Фридрих долгие годы покупает у меня сдобу.

— С ума сойти! А что особенно любит?

— Улитки с начинкой из шпината.

Кирилл приобрел их целый пакет и уже собрался уходить, но задержался, чтобы задать еще один вопрос:

— Этот нож продается?

— Парень, — для старика сорокалетний Кир был парнем, какая прелесть, — в этом мире продается все. Вопрос цены.

— Я готов заплатить триста евро.

— Это несерьезно. Ауфидерзейн.

— Четыреста.

— Нет.

— Пятьсот. — Он достал из бумажника фиолетовую купюру. Всегда имел при себе наличность, потому что во многих лавках не принимали карты. И это в двадцать первом веке!

— Тысяча.

— Не многовато для обычной раскладушки?

— Памятная же.

— Да вы ей колбасу стругали.

— От этого она делалась вкуснее. Кстати, к ножу прилагается чехол. Его я тебе подарю.

— Ладно, по рукам. Но наличных у меня больше нет.

— За углом банкомат.

— Может, через терминал переведу? — указал на него Хан.

— Тогда мне придется с пятисот евро налог заплатить, а я не хочу.

— Хорошо, сейчас сниму. А вы пока нож помойте, пожалуйста.

Хан сбегал до банкомата, снял деньги. Когда вернулся в булочную, нож был помыт, вытерт и спрятан в кожаный чехол, чуть потрепанный, но тоже с логотипом.

Выложив на стойку тысячу евро, Кирилл забрал его.

Мужчины обменялись рукопожатиями, и покупатель собрался уходить. Когда он достиг двери, то услышал голос старика:

— Я продал бы и за семьсот.

— А я купил бы за полторы, — через плечо бросил Кирилл.

Он отправился на поиски дома, где проживал его родственник. Двоюродный дядя? Или кем Фридрих ему приходился? Хан не очень разбирался в этом.

Он быстро нашел дом, а квартиру искать не пришлось, потому что старика Кир встретил на улице. Тот орал кому-то вслед проклятия:

— В аду будешь гореть, сукин сын! Это говорю тебе я, Фредди Хайнц!

— Гуттен таг, — поздоровался с ним Кир.

— Пошел на хер, — ответил ему старик на русском, чем поразил до глубины души.

— Простите?

— Что, простите? Думаешь, я по твоей роже не вижу, что ты русиш швайн?

Кир не стал обижаться на то, что его обозвали свиньей, а спокойно возразил:

— Не совсем. Мой дед немец, и его имя Людовик, фамилия Хайнц. Он был братом вашего отца.