Холодные сердца - Антон Чиж Страница 9

Пройдясь по Приморскому проспекту, спящему и тихому, Григорьев свернул на городской общедоступный пляж. Здесь царили покой и пустота. Полотняные палатки, в каких принимают солнечные и воздушные ванны, дожидались восхода. Кабинки-домики, на каких вывозят в залив дачников для принятия морских купаний, сбились в табунчик и мирно дремали. Пляж, насколько хватало глаз, был чист и спокоен. В отдалении кружили чайки – с визгливым воплем падали вниз, зависали, лихорадочно колотя крыльями, хватали что-то клювом. Эта суматоха и гам портили степенный покой. Обычно чайки так вели себя, когда добрый дачник бросал ломти хлеба. Они привыкли кормиться из заботливых рук, растолстели, качаясь на волнах, и ждали бесплатной кормежки. Но сейчас для любителей птиц было слишком рано. Да и нет никого.

Григорьев присмотрелся. Глаз у него был ястребиный. Чем и гордился. Он приметил, что чайки кружат над полотняным шезлонгом, над спинкой которого виднеется чья-то голова. Все-таки кто-то ни свет ни заря потащился на море. Скорее из любопытства, чем выполняя служебный долг, городовой решил узнать, кто же такой любитель ранних воздушных ванн.

Идти в сапогах по песку было не споро, каблуки то и дело проваливались в мягкие ямки. Григорьев никуда не спешил. Чем ближе подходил он, тем яростней и громче несся птичий гвалт. Ни дать ни взять – бабы дерутся на базаре.

Городовой уже рассмотрел голову, что торчала над шезлонгом. Неизвестный господин кормил чаек по-своему. Обычно публика развлекалась бросанием хлебного мякиша вверх, где его на лету хватал жадный клюв. А этот, кажется, кормил с руки, словно синичек. Жирные чайки с хищно загнутыми носами и кроваво-красными перепонками на лапах падали ему на колени. Наверняка городовой не видел, птиц скрывал шезлонг.

Он подошел достаточно близко и вежливо, все-таки не с преступником дело имеет, кашлянул.

– Прошу прощения…

Чайки всполошились, но господин даже головы не повернул. Это было невежливо. И незаслуженно. Городовой для важности одернул ремень, подправляя шашку, и двинулся знакомиться. Птичья стая бросилась наутек, вопя от возмущения и суетясь крыльями. Этого переполоха господин в шезлонге и не заметил. Григорьев еще раз представительно кашлянул и шагнул вперед. Он уже потянул ладонь к виску, отдавая честь, но так и не успел ее донести, застыв на полпути, словно загораживался пятерней от солнца.

На него смотрели спокойные, немигающие глаза. Не это поразило городового до самого основания души. Пред ним предстало зрелище из самых страшных кошмаров, какими, впрочем, Григорьев не страдал. Он понял, чему так радовались чайки. В тот же миг в голове Григорьева словно взрыв раздался, и свет померк в его глазах.

Напарник его Шемякин вовсе не горел желанием заступать на пост. Но Григорьев где-то запропастился. А уж этот лишнего шага не ступит. Может, и вправду что случилось. Не дожидаясь сменщика, Шемякин отправился на поиски. Пройдя положенные улицы, он вышел на пляж. Белый мундир и фуражку он заметил издалека. Григорьев вел себя странно: уселся на песке перед шезлонгом. Шемякин удивился, но кричать на весь пляж было совестно. Борясь с песком, дошел до товарища и позвал. Григорьев только губами шевелил, уставившись в одну точку. Что было совсем странно.

Шемякин тронул его за плечо.

– Миша, ты чего?

Напарник не реагировал, будто спал с открытыми глазами. Шемякин глянул на шезлонг. Только воля и упрямство удержали его, чтобы не сбежать со всех ног. Крепко зажмурившись, он кое-как нащупал свисток, болтавшийся на плетеном шнурке, и дунул со всей силы и отчаяния.

Станция «Сестрорецк» располагается, можно сказать, в центре нашего городка. Ничем вокзальное здание не знаменито: обычный двухэтажный дом из бревен, с верандой вместо балкона. Местные жители разукрасили вокзал, наклеивая объявления о сдающихся дачах, продаже свежего молока, услугах приходящей поварихи и прочих надобностях дачной жизни. Рассчитаны они на пассажиров, что сходят здесь. Из столицы дачники и прочие отдыхающие персоны прибывают в тесных вагончиках, которые тащит за собой крохотный паровичок, похожий на шкатулку с колесиками. Больше паровозы и пульмановские вагоны по Приморской железной дороге не ходят. Да и куда ходить, когда конечная станция «Дюны» находится в трех верстах. А для дачных развлечений транспорт вполне подходящий. Несмотря на игрушечный вид, железная дорога – главное средство сообщения Сестрорецка со столицей.

Первый состав прибывал на станцию в семь утра, выгружал самых отчаянных столичных жителей, доползал до конечной и разворачивался в обратный путь. На перроне в такой час не то что встречающих, даже самых отчаянных теток, торгующих семечками и солеными огурцами, не сыскать. Только сонный дежурный, заткнув под мышку флажки, сидит на лавочке. Нынешним утром по перрону прогуливался господин в соломенной шляпе, натянутой довольно низко на глаза, словно не хотел, чтобы его узнали. Маскировка не сработала, дежурный поздоровался с ним, окликнув по имени, и снова заснул.

Прибывший паровозик тоненько свистнул, зафыркал паром, сбавляя ход, втискивая все шесть вагончиков на дачный перрон, и, наконец, затих, вполне довольный собой. Из дверей выходили редкие пассажиры. Последним вышел высокий господин в котелке. Одет он был так, словно на улице не лето, а поздняя осень. Пальто до колен, и кашне вокруг шеи, цилиндр на голове. Быть может, он боялся простуды? Господин отличался орлиным носом, на котором блестело стеклышко пенсне. Брезгливо окинув перрон, он заметил мужчину в канотье, спешившего к нему. Господин не выразил ни радости, ни огорчения от встречи, не заметил приподнятую в приветствии шляпу и даже не подал руки, не желая отпускать массивную трость.

– У меня мало времени, – сообщил он. – Не больше получаса. Я должен уехать на обратном поезде.

– Конечно, конечно. Может, изволите в буфет? Чаю или кофе? С утречка, так сказать…

– В этот час буфет закрыт, господин Танин, вы забыли.

– Ох, простите, Конрад Карлович, я что-то устал. Не спал всю ночь…

– Развлекаетесь?

– Ну, что вы, разве можно… Только о делах и думаю.

Танина смерили взглядом, назвать который доброжелательным было бы опрометчиво. Психиатр так смотрит на безнадежного пациента: помочь невозможно, а пристрелить нельзя.

– Хорошо, господин Танин, я рад, что вы думаете теперь о делах.

– Я тоже рад, – сказал Танин.

Конрад Карлович уставился на Танина сквозь пенсне и стал еще больше похож на птицу.

– Чему же вы рады?

– Ну, я… То есть… Думал, что имею честь… Вам…

– Хорошо, вернемся к нашим овцам, – господин сверкнул стеклышком.

– Баранам… – подсказал Танин и сразу пожалел.

– Что?! – спросил Конрад Карлович.

– Ох, простите меня, сорвалось… Готов вас выслушать…

Солидный господин усмехнулся.

– Хорошо, тогда начнем, – сказал он. – Только исключительные обстоятельства заставили меня назначить вам встречу. Известная мне и вам персона стала тому причиной. Я не хочу делать вид, что получаю удовольствие от общения с вами, но делать нечего, надо пережить и это. Мне хватит сил и достоинства, чтобы не запятнать мою семью позором. Однако от вас я потребую твердого слова.