Дикий сад - Марк Миллз Страница 9

Во всем этом историческом тумане ясным представлялось лишь одно: в память о супруге в 1577-м Федерико заложил небольшой сад, план которого сам же и создал. Перевернув страницу, Адам наткнулся на составленную от руки карту сада. И машинально закрыл папку. К первому знакомству лучше подходить без предвзятости, с повязкой на глазах, как рекомендовал профессор Леонард.

Дорожка, давно забытая и заросшая травой, неспешно сбегала в лощину. Чем дальше вниз, тем гуще стояли деревья по обе стороны от тропинки; лиственные уступали место вечнозеленым: сосне, тису, можжевельнику и лавру. Он слышал птиц, но голоса их звучали приглушенно и рассеянно. А потом тропинка вдруг исчезла. Так, по крайней мере, показалось ему с первого взгляда. При более внимательном осмотре выяснилось, что путь преградила высокая стена густого тиса с проходящей через нее наискосок брешью.

Адам остановился на мгновение, потом протиснулся в узкую щель.

Дорожка за оградой была посыпана щебенкой. Деревья с обеих сторон подступали к ней так близко, что ветви их смыкались вверху, образуя сумрачный свод. Ярдов через сто все оборвалось, и он шагнул на расчищенное от всякой растительности место у начала широкой расселины в склоне холма. Место это, по всей очевидности, и было сердцевиной сада, той центральной осью, от которой он раскладывался.

Справа, у вершины многоярусного, отделанного камнем амфитеатра, стоял пьедестал с мраморной статуей обнаженной женщины. Скульптор изобразил ее в странной, почти неестественной позе: правое бедро приподнято, туловище развернуто влево, а голова вправо и назад, словно она оглядывается через плечо. Правая рука согнута и стыдливо прикрывает груди; волосы украшены гирляндой; под ногами — опрокинутая ваза с рассыпанными цветами.

Все указывало на то, что Федерико Доччи представил свою супругу в образе Флоры, богини цветов. Ничего удивительного, но изощренная метафора заставила Адама улыбнуться.

Для тех, кто все же не узнал в статуе богиню, рядом, на возвышении, стояла, гордо выгибаясь на фоне темных каменных дубов, триумфальная арка. Две рифленые колонны поддерживали тяжелую перемычку с декоративными деталями, между которыми поместилось выгравированное имя:

Фьора — «цветок» на итальянском; на латыни — Флора. В том, что Федерико сделал выбор в пользу итальянской формы христианского имени жены, было что-то трогательное, нежное, некое указание на супружескую близость. Может быть, он сам называл ее так? Два крутых каменных стока по краям амфитеатра спускались к прорытой у основания длинной канавке. Дно ее устилали листья и прочий мусор, и на этой сгнившей подстилке лежала мертвая птица — бледные кости выглядывали из-под разложившейся кожи и перьев. Возле канавки, лицом к амфитеатру, стояла каменная скамья с многочисленными следами перенесенных непогод и надписью на латыни. Стихии постарались стереть ее, но разобрать буквы все еще было можно:

ANIMA FIT SEDENDO ЕТ QUIESCENDO PRUDENTIOR.

Душа в покое обретает мудрость. Или что-то вроде этого. Подходящий девиз для места, предназначенного для созерцания.

Взгляд его дошел до слива в конце канавки и, скользнув вниз по склону, наткнулся на насыпной холмик, увенчанный несколькими лаврами и окаймленный статными кипарисами. Разбегавшиеся в стороны две тропинки вели к темному лесу, окружавшему с трех сторон заросший луг, который уходил в долину и в дальнем конце которого пряталось среди деревьев какое-то каменное строение.

К холмику спускался короткий лестничный пролет. Адам обошел насыпь. Что она собой представляла? Ответ нашелся скоро: ничего. Холм насыпали только для того, чтобы поместить в нем глубокий, мрачный грот.

Неровный вход, как, наверное, и хотел создатель, напоминал горловину пещеры и был инкрустирован тесаным камнем и сталактитами. Положение солнца не позволяло рассмотреть, что находится в глубине грота.

Адам постоял в нерешительности, тряхнул головой, отбрасывая нехорошее предчувствие, и шагнул в зияющую темь.

— Ты видела его перед тем, как он ушел?

— Мельком. Сказала, что вы отдыхаете.

— Я хотела его повидать. В следующий раз разбуди.

— Конечно, синьора.

— Он что-нибудь сказал?

— О чем?

— О саде, о чем же еще.

— Нет.

— Ничего?

— Он было очень молчаливый.

— Молчаливый?

— Рассеянный.

— Он симпатичный, правда? Высокий, темноволосый и немного опасный.

— Больно уж бледный.

— Это не его вина, Мария. Он — англичанин.

— И тощий.

— Немного есть, согласна.

— Жирок бы не помешал.

— Всему свое время. Он ведь еще растет.

— По-моему, он чудной.

— Правда?

— Я видела, как он ходил туда-сюда между кипарисами в конце дорожки. Такими большими шагами, как будто мерил что-то.

— Интересно.

— Беспокойный. Это, наверное, из-за жары.

— Нет, это значит, что он увидел.

— Синьора?

— Кипарисы сходятся к концу дорожки.

— Сходятся?

— Два ряда сближаются по направлению к вилле; за счет этого усиливается ощущение перспективы.

— Я и не знала.

— Потому что я никому об этом не рассказываю.

— Почему?

— Чтобы посмотреть, заметит кто или нет. Пока заметили только двое. Теперь уже трое.

— А еще двое кто?

— Они оба умерли.

— Будем надеяться, что никакой связи нет. Ради самого же англичанина.

— Знаешь, Мария, ты, когда захочешь, бываешь такой занятной.

Адам проснулся из-за неприятного ощущения: что-то давило в правую ягодицу. Пальцы отыскали зловредную помеху, но идентифицировать ее на ощупь не получилось. Он открыл глаза и увидел закрытую бутылку минеральной воды. Вверху, под потолком, лопасти маломощного вентилятора тужились привести в движение тяжелый, словно спекшийся от жары, воздух. Он лежал на кровати, полностью одетый, при включенной лампе. Невыносимо яркий свет бил в глаза.

Он спустил с кровати ноги, поднялся и проковылял к выключателю у двери. Настойчивая пульсация в висках напомнила: пить так много не стоило. А потом очнулась и память.