Доктор Ф. и другие - Вадим Сухачевский Страница 9

Должно быть, Елизавета Васильевна давно уже неслышно вошла в комнату и слушала наш разговор, стоя у меня за спиной, — неожиданно сзади донесся ее мягкий голос:

— Тебе не кажется, Орест, что ты несправедлив к нашему молодому другу? Ты вспомни свои первые шаги, — наверно, ты тоже не сразу ко всему приспособился. Неужели тебе так трудно вспомнить себя на его месте?

— Ну ты, Лизок, иногда и скажешь… — всерьез огорчился дядя (суровость его мигом опала, как пена на молоке). Он – и я! разве ж тут можно сравнивать? Надо же, в конце концов исторически подходить.

— Разумеется! Я – это другое дело, — насмешливо подхватила Елизавета Васильевна. — Это, конечно, вполне исторический подход. Непобедимая формула! Особенно – если изучать с ее помощью историю человеческого самодовольства.

Дядя, похоже, не на шутку обиделся:

— Тебе, Лизок, лишь бы только уколоть. Между прочим, и вправду ведь – вещи несопоставимые. Тогда времечко-то было, вспомни, — о-го-го! Тогда мы как мыслили? Отсель – досель! От диалектического материализма до исторического. Шаг вправо, шаг влево – огонь! А тут на тебя сходу наваливается такое! Все эти тайны, все эти страсти-мордасти, совершенно не укладывающиеся… — Он осекся, взглянув на меня, и добавил: – А теперь-то что? Тьфу!.. Любую газету открой!.. Говорю ж тебе, дружок, — совершенно не-со-по-ста-ви-мо!..

В эту самую минуту соседняя дверь, ведущая в печально знакомую мне темную комнату, вдруг робко приотворилась, и оттуда вместе с тяжелым запахом берлоги просочился жалобный Афанасиев бас:

— Товарищ енерал, а, товарищ енерал, мочи нэма, мне б тильки по нужди…

— Вот, еще один на мою голову, — проскрежетал дядя. — Одно только и умеешь. Ладно уж, давай, коли не терпится. Да смотри – чтобы без фокусов у меня!

— Якие тут хвокусы… — с мукой простонал Афанасий. Он вынырнул из-за двери и, волоча по полу кальсонные тесемки, засеменил в коридор.

— Наплодилось дураков в мире – а я расхлебывай, — сказал дядя, косым взглядом проводив его. Благодаря верно взятой генеральской ноте, разговор мигом переломился в дядину пользу. Он снисходительно взглянул на меня: – Теперь насчет тебя, братец. Мне б тебя, голубец, в ежовые рукавицы – мигом бы уму-разуму научился. Твое счастье – мне недосуг. Ну да ничего, свет не без добрых людей, а то вон, я гляжу, вымахал ты – верста коломенская, а покамест дурак дураком. — В это мгновение он был уже до такой степени генералом, что даже Елизавета Васильевна только и решилась вопросительно на него взглянуть.

Дядя, однако, не торопился с объяснениями. Он взял пульт телевизора, нажал кнопку, и на экране возникла белоснежная ванная комната. Там перед зеркалом стоял бедняга Афанасий и, не подозревая о встроенной, видимо, где-то в углу телекамере, со скорбным видом отхлебывал из большого флакона одеколон.

— М-да… Работай с такими!.. — только покачал на это головой дядя и перевел взгляд на меня. — Так вот, мы за тебя, братец, возьмемся, — продолжал он. — Завтра же поедешь кой-куда вместе с остолопом этим Афонькой, там из тебя, гладишь, человека сделают.

— Ты что, всерьез это? — решилась наконец спросить Елизавета Васильевна.

— Да уж нашутились, кажись, — отозвался дядя. — Да, да, в самое пекло! Все мы когда-то начинали! — И опять посмотрел на меня: – А Корней Корнеич и не из таких гавриков людей делал! Так что давай-ка ты, брат, готовься, завтра с утра отчаливаешь. Про маршала-то нашего, про Корней Корнеича, небось, слыхал?

— Снегатырева? — удивился я.

— Именно! — подтвердил дядя.

— Но разве он еще… Ему же…

Орест Северьянович не дал мне договорить.

— Живой, живой, — подтвердил он, — покамест не на «Новодевичьем»!.. Оно, правда, девяносто восьмой годок пошел, однако – еще и какой живой! Нам бы всем такими!

— Но ведь у него там сумасшедший дом! — воскликнула Елизавета Васильевна.

При учете того, что пребывание в дядином доме также было вполне чревато дальнейшей отправкой на Канатчикову дачу, при этих ее словах я невольно поежился. К тому же дядя и сам подтвердил:

— Да, обстановочка, взаправду, та еще. Но все же как-никак я рядом, ежели что – подстрахую.

— Нельзя же так сразу, — вступилась было Елизавета Васильевна.

— Ничего, Лизок, — добродушно ответил дядя, — живем-то, чай, тоже сразу, не по кусочкам.

— Но что мне там?.. — встрял было я.

— Все-то ему сразу на тарелочке выложи! — улыбнулся дядя. — Ну-ну, ладно, объясню. Надумал, стало быть, наш Корней Корнеич на старости лет мемуар накропать, чтоб вы, дурачье, имели понятие. Но старик наш, ясно, хоть и в двух академиях обучался а в этих ваших орфоэпиях не силен. По очереди трех писак нанимал – да все народец какой-то попадался мелковатый. Недавно у меня спрашивает: нет ли-де кого на примете, но чтоб не живоглот какой, а чтобы был человек. А как же, говорю, — имеется один человечек. Разумеешь, куда гну?

— Вы думаете… думаете, я – ему?.. — спросил я с сомнением.

— Подойдешь, подойдешь, — ободрил меня дядя. — Я как ему сказал, что ты из моряков – он сразу ухватился: морячков он еще с гражданской уважает… И мой племяш к тому же, как-никак…

— Назови уж главную причину, — вмешалась Елизавета Васильевна. — Видите ли, Сережа, уклад у него в доме… как бы это получше выразиться… довольно-таки специфический. Кроме того, человек он весьма прижимистый, и если вы рассчитываете на какую-нибудь оплату…

— Вот вечно ты… — огорчился дядя. — Ну, положим, порядочки у него в доме, это правда, гм… требуют привычки, слабые душонки, бывает, и не выдерживают. Но мы-то, мы-то – не из пужливых, верно я говорю?.. А насчет Корнеевой скупости – так это, дружок, не права ты, душа у него широкая. Но и то подумать – два зятя, да сыновья с невестками, да внуки, да правнуки, всем отстегни. Да еще инфляцию прими в расчет – эвон какая! А эти щелкоперы – они ж слупят и с живого, и с мертвого. Сколько за работу заламывали – стыдно сказать!.. Расстались, короче говоря, не по-доброму, тут скрывать не буду…

— Еще скажи, что он с ними сделал!

— Ладно, ладно, мой-то племянник не из таких! А уж там, если войдешь к Корнею в доверие… Я тебя тогда в наш Центр приспособлю. В Центре, снова же, кто главный? Корней! В общем, дерзай, малыш! — Он взглянул на часы: – Ох ты батюшки! Пятый час утра! Часика через полтора уже и отъезжать надобно.

От близости этого темного Корней Корнеича я почувствовал нехорошую зыбь внутри, однако возразить дяде не решился. Да и не смог бы, пожалуй – так измотался за день, что спать сейчас хотелось больше, чем жить.

— Может, хотя бы выспаться ему дадим, — сказала сердобольная Елизавета Васильевна, — а то он, похоже, и не соображает что к чему.

— Некогда, некогда, дружок. А мы его, голубца, щас кофейком охолоним, — отчего-то повеселел дядя. — Пущай он, голубец, привыкает – у Корней Корнеича-то не больно бока отлеживают.