Дорога - Александра Маринина Страница 9

– Как?! Когда ты успел?

– Я съездил на Центральный телеграф и позвонил. Есличто, Женя подтвердит папе, что я был в «Интуристе», это рядом, Женька и незаметил, что я на телеграф бегал. Тамара сказала, что прилетит первым жерейсом.

– Папа ее убьет, – пробормотала Люба. – Будетстрашный скандал.

– Любаша, разве об этом надо сейчас думать? Сейчас надодумать о маме, о том, чтобы у нее все обошлось. Если у мамы все будет хорошо,мы с тобой придумаем, как развести Тамару с Николаем Дмитриевичем, чтобы они впалате не столкнулись, ведь мы теперь с тобой мастера по составлению хитрыхграфиков, правда? – Он весело подмигнул ей и дотронулся до ее плеча.

– А если все будет плохо? – мужественно спросилаЛюба и сама себе удивилась: как у нее язык повернулся сказать такое?

– Если, не дай бог, все будет плохо, то папе будет уже недо семейных ссор. И тебе, и Тамаре. Но давай надеяться на то, что этого неслучится.

– Я не могу так! – завопил Камень. – Ты что,издеваешься?! Что ты тянешь кота за хвост? Там человек между жизнью и смертью,а ты мне какие-то разговоры на крылечке пересказываешь! Говори быстро, чем делокончилось. Ведь все обошлось, правда? Скажи, что все обошлось!

– Я, между прочим, ничего зря не пересказываю, –обиделся Ворон. – Я хочу тебе, идиоту неотесанному, показать, что твойРодислав вполне приличный человек и, когда надо, ведет себя достойно. Оннеглупый и незлой. Тебе, дураку старому, должно быть приятно это слышать, а тыкапризничаешь. И вообще, не дави на меня, у меня тоже сердце есть и нервы, иони не каменные и не железные.

– Ка-ак? – охнул Камень. – Значит, все плохо?

Ворон молча кивнул и издал странный звук, похожий на всхлип.

– Как же так? Почему? – теребил его Камень. –У мамы Зины сердце не выдержало?

– Да нет, не в этом дело. Врачи очень хорошие попались,они и с диагнозом не ошиблись, и с сердцем все правильно сделали, вызвали наоперацию кардиолога и самого лучшего реаниматолога. Желчный пузырь удалили, а уЗинаиды тромб оторвался и закупорил артерию. У нее, оказывается, давным-давнобыл тромбофлебит, а она и не знала. Она же к врачам ходить не любила, здоровьемсвоим не занималась вообще. Мужу в молодости про мигрень впаривала, а настоящиеболезни не лечила. Вот такая грустная история.

– А Тамара? Успела она приехать?

Ворон отрицательно помотал головой.

– Не успела. Она прилетела первым же самолетом, но всеуже было кончено. Ой, как она убивалась! Ты себе представить не можешь. Дажебольше, кажется, чем Люба. Хотя Люба такая скрытная, вся в себе, ничего наружуне выставляет, ничего не показывает… С ней не угадаешь. А Тамара как к Любедомой из аэропорта приехала, так до самых похорон и прорыдала.

– Надо же, – с удивлением заметил Камень, – амне казалось, что она к матери несколько прохладно относится, с детства еедурищей называла, курицей безмозглой.

– Не, – Ворон снова мотнул головой, – она ее любила.Хотя обзывала, конечно, по-всякому. Но любила очень сильно. И знаешь что онаЛюбе на похоронах сказала? Я, говорит, всю жизнь буду благодарна маме за то,что она была такой, какой была, и в детстве обращалась со мной так, какобращалась. Потому что это заставило меня научиться сопротивляться, и эта наукамне очень пригодилась в жизни. Я перестала бояться неудач, я никогда не бояласькритики, потому что с детства привыкла к тому, что меня шпыняют и считаютуродом. И если бы я не стала такой, какой стала, моя жизнь не сложилась бы так,как она в конце концов сложилась. А сложилась она очень и очень счастливо. Уменя есть любимая работа, которая у меня хорошо получается, и есть любимыйчеловек, который тоже меня любит. Больше для счастья мне ничего не нужно. И всеэто у меня есть только благодаря тому, что мама вырастила меня такой, какойвырастила. Я даже за «оскомылок» ей теперь благодарна, потому что с детстваприучалась к оскорблениям, и теперь меня ничто не берет. И так горько плачу япотому, что поняла это только сейчас. Если бы поняла хоть чуть-чуть раньше, ябы обязательно маме это сказала. А теперь она так никогда и не узнает, что явсе поняла и очень ей благодарна.

– А генерал наш как себя вел?

– Ты насчет Тамары интересуешься?

– Ну да. Ясно, что он по жене горевал, все-таки сколькоони вместе прожили-то? С сорок третьего по семьдесят восьмой – это выходиттридцать пять лет, не кот начхал. А вот с Тамарой-то как?

– Никак. Он делал вид, что не замечает ее. Неразговаривал с ней, не обращался, а когда она к нему обращалась – неоткликался. На похоронах это было как-то незаметно, там никто особо друг сдругом не общался, а на поминках он уж постарался, чтобы никому ничего в глазане бросалось. Ты знаешь, что он сделал, этот генерал? Ни в жисть не догадаешься!Он попросил Любу, чтобы та посадила Тамару на другом конце стола, тогданезаметно будет, что он с ней не разговаривает. В общем, ужас! Вот ведьхарактер, а? Такой день, такое горе, а он помнит, что выгнал Тамару из дому ичто она теперь ему не дочь. Другой на его месте примирился бы, обнялся бы сдочерью, расцеловался, простил, а этот – нет. Кремень.

– А по-моему, просто самодур, – флегматичнозаметил Камень.

– Надо ехать выбирать гроб, – монотонно твердилаЛюба, – и место на кладбище тоже нужно организовать. Я не представляю, какэто – выбирать гроб для мамы. Я не смогу. Тамара, ты со мной поедешь?

Тамара ничего не отвечала, только плакала, уткнувшись владони.

– Вам ничего не нужно делать, – твердо сказалРодислав. – Место на кладбище организуют люди Николая Дмитриевича, ониэтим уже занимаются. Если вы дадите добро, они выберут гроб, обивку, венки –все, что полагается. Так принято, все же понимают, как вам трудно этимзаниматься.

– Так нельзя! – Люба хваталась за голову. –Это же наша с Томой мама, как мы можем доверить такие хлопоты чужим людям? Мыдолжны сами, сами…

Но Родислав видел, что сами они ничего не смогут – настолькораздавлены были сестры внезапно свалившимся горем. Если бы Зинаида Васильевнабыла старой или долго и тяжело болела, у них было бы время моральноподготовиться к тому, что в любой момент она может уйти, но ведь ей еще дажепятидесяти семи не исполнилось, и на здоровье она никогда не жаловалась, и кдокторам не ходила, и таблетки пила только при головной или зубной боли, и притакой внезапной кончине Люба и Тамара оказались совершенно не готовы переживатьутрату и не могли выйти из шока. Родислав вспоминал себя в первые дни послесмерти отца: Евгений Христофорович давно страдал болезнью сердца, и все былиготовы и к сердечным приступам, которые регулярно случались, и к трагическомуконцу, но все равно было очень больно и очень страшно, и произошедшее казалосьневозможным, нереальным, и любое действие, направленное на подтверждение этогострашного, вызывало еще большую боль, будь то подготовка к похоронам илизанавешивание зеркал темной тканью. Но он помнил и другое: те же действия хотяи вызывали боль, но какую-то другую, эти действия отвлекали, не давали полностьюсосредоточиться на своем горе. Он только теперь, глядя на жену и ее сестру,понял, что есть разница между выбором гроба и места захоронения и всемиостальными печальными хлопотами. Эти «остальные» заботы хоть и скорбные, нодействительно способны отвлечь человека и вывести из шока, а вот гроб и могила– это жестокие и неоспоримые символы окончательности и непоправимости, и длятого, чтобы иметь с ними дело, нужны душевные силы, которых ни у Любы, ни уТамары не было.