Левиафан - Борис Акунин Страница 9

И мне стало страшно, милая Эмили. В этихстроках содержится некое грозное предостережение — то ли персонально мне, то липассажирам «Левиафана», то ли всему человечеству. Ведь гордость с точки зренияБиблии — это плохо? И если Человек с его техническими игрушками «на все высокоесмотрит смело», не чревато ли это какими-нибудь катастрофическимипоследствиями? Не слишком ли мы возгордились своим резвым умом и проворнымируками? Куда несет всех нас царь гордости? Что ждет нас впереди?

И открыл я молитвенник, чтобы помолиться —впервые за долгое-долгое время. Вдруг читаю: «В мыслях у них, что домы ихвечны, и что жилища их род в род, и земли свои называют они своими именами. Ночеловек в чести не пребудет; он уподобится животным, которые погибают. Этотпуть их есть безумие их, хотя последующие за ними одобряют мнение их».

Но когда, охваченный мистическим чувством, ядрожащей рукой открыл Книгу в третий раз, мой воспаленный взгляд уперся вскучное место из Чисел, где с бухгалтерской дотошностью перечисляютсяжертвоприношения колен Израилевых. И я успокоился, позвонил в серебряный звоноки велел стюарду принести мне горячего шоколада.

Комфорт, царящий в той части судна, котораяотведена для приличной публики, поражает воображение. В этом отношении«Левиафан» уж воистину не имеет себе равных. В прошлое канули времена, когдапутешествующие в Индию или Китай ютились в тесных, темных каморках друг у другана голове. Вы знаете, любимая женушка, как остро развита во мне клаустрофобия,но на «Левиафане» я ощущаю себя, словно на просторной набережной Темзы. Здесьесть все необходимое для борьбы со скукой: и танцевальный зал, и музыкальныйсалон для концертов классической музыки, и недурная библиотека. Каюта первого классане уступит убранством номеру лучшего лондонского отеля. Таких кают на кораблесто. Кроме того 250 кают второго класса на 600 мест (туда я не заглядывал — невыношу убожества), и, говорят, еще есть поместительные грузовые трюмы. Однойтолько обслуги, не считая матросов и офицеров. на «Левиафане» больше 200человек — стюарды, повара, лакеи, музыканты, горничные. Представляете, ясовершенно не жалею, что не взял с собой Джереми. Бездельник вечно совал нос нев свои дела, а тут ровно в одиннадцать приходит горничная, делает уборку ивыполняет все мои поручения. Это удобно и разумно. При желании можно звонкомвызвать лакея, чтобы подал одеться, но я почитаю это излишним — одеваюсь ираздеваюсь сам. В мое отсутствие прислуге входить в каюту строжайше запрещено,а, выходя, я закрепляю на двери волосок. Опасаюсь шпионов. Поверьте мне, милаяЭмили, это не корабль, а настоящий город, и всякой швали тут довольно.

Сведения про пароход в основном почерпнутымной из объяснений лейтенанта Ренье, большого патриота своего судна. Впрочем,человек он несимпатичный и находится у меня на серьезном подозрении. Изо всехсил изображает джентльмена, но меня не проведешь — я дурную породу носомчувствую. Желая произвести приятное впечатление, этот субъект пригласил меня ксебе в каюту. Я заглянул — не столько из любопытства, сколько из желанияоценить степень угрозы, которую может представлять сей чумазый господин (о еговнешности см. мое письмо от 20 марта). Обстановка скудная, что еще большебросается в глаза из-за безвкусных притязаний на бонтонность (китайские вазы,индийские курительницы, дрянной морской пейзажик на стене и проч.). На столесреди карт и навигационных приборов — большой фотографический портрет женщины вчерном. Надпись по-французски: «Семь футов под килем, милый! Франсуаза Б.» Яспросил, не жена ли. Выяснилось — мать. Трогательно, но подозрений не снимает.Я по-прежнему намерен самостоятельно производить замеры курса каждые три часа,хоть из-за этого мне дважды приходится вставать ночью. Конечно, пока мы плывем поСуэцкому каналу, это вроде бы и излишне, но не хочу терять навыков обращения ссекстантом.

Времени у меня предостаточно, и мой досугпомимо писания писем заполнен наблюдением за ярмаркой тщеславия, окружающейменя со всех сторон. Среди этой галереи человеческих типов попадаются ипрезанятные. Про иных я Вам уже писал, вчера же в нашем салоне появилось новоелицо. Представьте себе, он русский. Имя — Эраст Фандорин. Вы знаете, Эмили, какя отношусь к России, этому уродливому наросту, накрывшему половину Европы итреть Азии. Россия норовит распространить свою пародирующую христианстворелигию и свои варварские обычаи на весь мир, и Альбион — единственная преградана пути сих новых гуннов. Если б не решительная позиция, занятая правительствомее величества в нынешнем восточном кризисе, царь Александр загреб бы своимимедвежьими лапами и Балканы, и…

Впрочем, об этом я Вам уже писал и не хочуповторяться. К тому же мысли о политике плохо действуют на мои нервы. Сейчасбез четырех минут восемь. Как я уже сообщал Вам, «Левиафан» до Адена живет побританскому времени, поэтому в восемь здесь уже ночь. Пойду замерю долготу ишироту, потом поужинаю и продолжу письмо.

Шестнадцать минут одиннадцатого.

Я вижу, что не закончил про мистера Фандорина.Пожалуй, он мне нравится — несмотря на свою национальность. Хорошие манеры,молчалив, умеет слушать. Должно быть, он принадлежит к тому сословию, которое вРоссии называют итальянским словом intelligenzia, кажется, подразумеваяобразованный европейский класс. Согласитесь, дорогая Эмили, что общество, вкотором европейский класс выделяется в особую прослойку населения и при этомименуется иностранным словом, вряд ли можно причислять к разрядуцивилизованных. Представляю, какая пропасть отделяет человекообразного мистераФандорина от какого-нибудь бородатого kossack или muzhik, которые составляют вэтой татарско-византийской империи 90 % населения. С другой стороны,подобная дистанция должна необычайно возвышать и облагораживать человекаобразованного и думающего. Над этим еще надо будет поразмыслить.

Мне понравилось, как элегантно осадил мистерФандорин (кстати, он, оказывается, дипломат — это многое объясняет) несносногомужлана Гоша, который утверждает, что он рантье, хотя невооруженным глазомвидно: этот тип занимается какими-то грязными делишками. Не удивлюсь, если онедет на Восток закупать опиум и экзотичных танцовщиц для парижских вертепов.[Последняя фраза перечеркнута]. Я знаю, милая Эмили, что Вы истинная ледии не станете пытаться прочесть то, что зачеркнуто. Меня немного занесло, и янаписал нечто, недостойное Ваших целомудренных глаз.