Джип из тыквы - Елена Логунова Страница 9

Я изучаю лакированную табличку у двери: «Санаторий «Золотые зори», бунгало 13».

Золотые – это хорошо, а тринадцать – плохо. Или я несуеверна?

Не помню.

Макс обходит меня на крыльце, заносит в дом мой чемодан и изнутри зовет:

– Дорогая, заходи, открыто!

Напомаженная особа в униформе кошмарного оранжево-розового цвета (правильно, золотые же зори) ждет у двери, с намеком потряхивая деревянной грушей с выжженным на ней роковым номером «13». К груше на манер металлических листиков прицеплены ключи – один желтый, другой серый.

– Теплое одеяло в шкафу, если понадобится утюг – скажите, а не то я могу погладить ваши вещи, если вам самой несподручно, – ласковой скороговоркой сообщает мне оранжево-розовая женщина.

Теперь она смотрит не на хромую ногу, а на руку, которую я по привычке держу на уровне груди.

Надо отвыкать, рука уже срослась и почти нормально работает.

– Обязательно, – неопределенно отвечаю я, заходя в комнату, которая станет моим домом на три недели.

Макс оплатил мое санаторное лечение. Даже не знаю, что я чувствую по этому поводу – признательность или досаду? Есть ощущение, что как-бы-милый тянет время, не желая начинать совместную жизнь со мной. С другой стороны, я рада этой отсрочке.

– Уютное гнездышко! – в окно заглядывает Валентин.

Появление между горшками с геранью его лучащейся улыбкой физиономии вызывает у меня острое желание стянуть ботинок и метко запустить его… Не в герань.

– Кроватка удобная? – не подозревая о моих мыслях, заботливо интересуется Валентин.

– Матрасик чудесный, дорогой, ортопедический! – с готовностью отзывается вместо меня розово-золотая горничная. – Он запоминает и сохраняет форму тела!

– Формы тела – это да, это надо сохранять, – бормочет Валентин, пялясь на мою грудь в тонком свитере.

Я как раз потянула с плеч куртку, но, поймав жадный мужской взгляд, опять ее запахиваю.

Макс подходит к окну и с резким треском задергивает занавеску перед лицом Валентина.

– Спасибо, – бормочу я.

– Спасибо, до свидания! – раздраженно отвечает Макс. – Надеюсь, тебе тут будет хорошо, отдыхай, лечись, восстанавливайся и звони, если что. А мы поехали.

– Спасибо, до свидания, – повторяю я.

Это звучит, как издевка, чего сердитый Макс не замечает, а мне сейчас совершенно безразлично, обидится он на меня или нет.

Я сама обижена и возмущена. Мы расстаемся на три недели – и вот как пылко прощаемся: «Звони, если что»!

Я сжимаю в кармане мобильник.

Не знаю, как насчет звонков, но этот телефон мне пригодится, не сомневаюсь.

Мужчины садятся в машину и уезжают. Я подхожу к окну, выглядываю в щелку между занавесками, провожаю ускользающую каплю «Рено» долгим взглядом, плотно закрываю раму и достаю из кармана ключи, врученные мне горничной.

Запираю дверь изнутри. Сажусь на кровать. Достаю мобильник.

Нервно крещусь и включаю шпионскую запись.

Знаете, чем я занимаюсь?

Я продолжаю придумывать новые слова.

Сочинила еще одно, немного странное: «волотопая».

Произносится почти как «волоокая», но не про красавицу, а про меня. Я ведь одну ногу тоскливо приволакиваю, а другой бодро топаю. Волотопая я!

Это хорошо говорить с вологодским акцентом, усердно окая: вОлОтОпые мы!

Волотопые и очень приметные на фоне золотой осени, потому что оставляем за собой на засыпанной листьями парковой дорожке необычный кильватерный след – несимметричный: пунктирный от правой ноги, сплошной от левой.

Видите, чтобы выследить меня в лесу, не надо быть опытным таежным охотником.

Впрочем, никто за мной не идет, а редкие встречные расступаются, пропуская убогую.

Я в санатории уже третий день, и за все это время разговаривала только с горничной, администратором в столовой и двумя дедами, которых посадили за один столик со мной, видимо, объединив нас по очевидному общему признаку – наличию хромоты.

Стариканы мои – ветераны войны с Булгарией и Хазарским каганатом, им лет по тысяче, и уши у них поросли кудрявым волосом снаружи и вековой пылью изнутри. Докричаться до барабанных перепонок уважаемых старцев с первого раза у меня не получилось, а потом я уже и не пыталась. При встрече за трапезой мы с ними друг другу приветливо киваем, в переменах между блюдами, которые привозят на скрипучих вихляющихся тележках дородные женщины в кружевных наколках, обмениваемся улыбками, а после десерта расходимся, синхронно шаркая, в разные стороны.

Даже не знаю, что бы я отдала за возможность задушевного разговора с понимающим человеком!

В отсутствие собеседника я внимательно слушаю звуки природы. Вот, царапая асфальт коготками, прошуршал мимо меня пятипалый кленовый лист. Вот раззява-белка каштан уронила: тук! Вот птица на ветке заголосила – не знаю, какая, я в птичьих голосах не разбираюсь и наверняка отличаю только петуха и кукушку.

Моя собственная поступь на слух звучит так: «Топ – шкряяяяя, топ – шкряяяяя…». Немузыкально, но ритмично.

«Может, хватит?» – недовольно бурчит мой внутренний голос.

Я понимаю, о чем он.

Хватит уже болтать, заглушая собственные мысли, мешая им родиться, роиться, опыляться, скрещиваться и…

Нет, правда, хватит!

Я останавливаюсь и руками в кусачих вязаных перчатках сильно тру лоб и щеки.

Я не знаю что мне делать.

Я в шоке, в растерянности, в полной прострации.

Моя соломинка переломилась: хрусть – и нету ее!

Я опускаюсь на холодную деревянную скамью под хвойным деревом и делаю то, что за последние три дня делала уже сто миллионов раз или чуть больше: достаю телефон и включаю запись, столь находчиво добытую мной в недобрый час.

Голоса звучат тихо, но они узнаваемы, и речи понятны. Непонятно другое: почему обо мне говорят в таком тоне и такими словами?!

– Что? Ломается сучка? – зло смеется Валентин.

– Ломается-обломается, – отвечает ему Макс. – А ты не спеши! Куда ты прешь, как танк? Договорились же – после свадьбы!

– Три недели в санатории, потом вы заявление подадите, еще месяц или два, пока распишетесь, это сколько же я должен ждать? – возражает Валентин. – Ты-то свое уже получил!

– Еще не все получил, квартиру мы только после развода поделим, – говорит Макс.

Голос у него довольный.

– Небось надеешься, что папа Тугарин еще вагончик-другой бабла подгонит? – опять смеется Валентин. – Ну-ну! А мне денег не нужно, я натурой возьму, как договаривались.