Тайный суд - Вадим Сухачевский Страница 9

– И снова же вы ошиблись, если поспешно отнесли меня к некоему всуе не называемому ведомству. Нет, я всего лишь… скажем так: свободный художник.

Ах, не верил, не верил Васильцев ни в каких таких свободных художников с советскими паспортами, еще недавно разгуливавших по берлинской Унтер-ден-Линден! Куда вот, все же угадать бы, двинется «роллс-ройс» этого свободного после «Националя» – прямо или налево?..

Но, к его удивлению, «роллс-ройс» через минуту действительно остановился точь-в-точь у входа в «Националь».

– Пойдемте, – пригласил бородач, выходя из машины. И приказал верзиле-шоферу: – Жди здесь.

Юрию ничего не оставалось, как последовать за ним.

Боже, как нелепо смотрелась его телогрейка, отраженная многочисленными зеркалами роскошного вестибюля! Однако, уважительно приняв шубу «свободного художника», гардеробщик и эту телогреечку принял, хотя и несколько брезгливо, но безропотно. Метрдотель после некоторых очевидных душевных мук тоже предпочел все-таки Васильцева в его спецовке впустить. Уже через несколько минут странная пара сидела за столиком на двоих в зале на втором этаже, и бородач со знанием дела диктовал изогнувшемуся перед ним официанту:

– Стало быть, икорки стерляжьей, балычка волжского, два жюльенчика из трюфелей… А маслины у вас какие, все те же, прошлогодние, греческие?

– Никак нет! Испанские, с анчоусами!

– Ну-ну, давай тогда… И водочки немного для согрева.

– Слушаю-с!.. Желаете что-нибудь еще? – Официанту явно стоило немалых усилий не смотреть на спецовку Васильцева.

– Там видно будет. Пока ступай, голубчик…

Все это – и запотевший графинчик, и снедь – появилось на столе спустя не более чем минуту. Официант разлил водку по хрустальным рюмочкам.

– За нашу встречу! – подняв свою рюмку, провозгласил бородач.

Васильцев выпил. Голова сразу закружилась, поскольку почти сутки уже он ничего не ел. Теперь сквозь это кружение едва-едва слышался голос его визави.

– Так мы, собственно, собирались поговорить об интересующем вас предмете, – говорил тот, – об этом самом Heimliche Gericht, Тайном Суде. В этом вопросе, скажу вам, довольно много путаницы, но, в сущности, все не так уж сложно. Во всяком случае, думаю, ничуть не сложнее ваших… Как бишь их там? Кажется, гильбертовых пространств…

При его последних словах Юрий от неожиданности поперхнулся маслиной с анчоусом, а легкая пьяность мигом прошла. «Откуда, черт побери, откуда, откуда?!» – пронеслось у него в голове.

– Откуда вы?.. – пробормотал он. – Вы что же, знаете, кто я?.. Вы… вы за мной следили?.. – Вопрос был глупым, да и думал он уже о другом: значит, все-таки с самого начала он не ошибся. Только вот любопытно – прямо сейчас будут его брать или потом, на выходе? Еще неясно было вот что: зачем этот бородатый его в ресторан повел? Про такие их методы он прежде как-то ни от кого не слыхал. Отложив салфетку, спросил обреченно: – Мне… идти с вами?

Однако его собеседник воскликнул:

– О нет, что вы, нет! Вы что-то совсем не то себе вообразили! Никуда вам не надо идти! И не следил я вовсе за вами, в мыслях такого не имел! Правда, то, что смогу встретить вас именно в библиотеке, вполне предполагал, не стану скрывать. Предполагал же по той простой причине, что при подобных обстоятельствах я бы сам именно туда первым делом и направился. А поскольку все же я вас, Юрий Андреевич, в некотором роде знаю – правда, лишь заочно до нынешнего дня, – то уж позвольте и мне наконец-таки представиться. – Бородач почтительно наклонил голову: – Домбровский Георгий Теодорович, друг и коллега вашего покойного отца.

Георгий Теодорович Домбровский – вот как, выходит, разгадывалась подпись «Г.Т.Д.» под тем письмом! И, сообразив это, Васильцев задал самый глупый вопрос из всех, какие только можно задать:

– Так это вы?..

– Вы о том, не я ли автор письма? – отозвался этот самый Домбровский. – О, разумеется! А я-то, признаться, был уверен, что вы еще прежде догадались. Прошу тем не менее великодушно простить, что с самого начала это не сказал… Теперь же, если вы никуда не торопитесь, попытаюсь ответить на все ваши вопросы.

– Тогда, – проговорил Васильцев, – что все это значит, извольте объяснить.

Домбровский улыбнулся:

– Подобным вопросом, Юрий Андреевич, вы даже меня поставили в тупик. Не кажется ли вам, что его очертания слишком уж расплывчаты?

Васильцев и сам это понимал. Но то, что он хотел узнать, было также столь расплывчато, и он просто не знал, с какого боку к этому подойти.

– Хорошо… – кивнул он. – В таком случае… В таком случае извольте объяснить, что это за Тайный Суд… И какое отношение к нему имел мой отец… И кто вы такой, в конце-то концов!.. И что вам нужно от меня?.. И что, наконец, черт побери, означают эти слова: «палка», «камень», «веревка»?..

– Постойте, постойте, дорогой Юрий Андреевич! – не переставая улыбаться, перебил его Домбровский. – Вы просто засыпали меня вопросами, теперь я, право, и сам не знаю, с чего начать. Давайте-ка все же по порядку. Итак, вас интересует, что такое Тайный Суд? В таком случае, однако, мне сперва придется самому начать с вопроса. Скажите, вы верите, что в нашем жестоком мире все же существует истинная справедливость? Я имею в виду справедливость именно в этом мире; мир загробный покуда оставим в стороне.

Васильцеву вспомнился тот давний, из детства, разговор с отцом, о котором после много размышлял.

– Ну, если в этом мире, – сказал он, – то разве что – как некий недостижимый идеал. Нечто наподобие, коль угодно, истинной свободы или…

– Ах, прошу вас, не торопитесь! – остановил его собеседник. – То, что вы назвали недостижимым, все-таки достигалось в этом мире. Разве не истинно свободен был, скажем, Диоген, живший в своей бочке? Разве не свободен был римский император Диоклетиан? Я разумею, конечно, лишь тот период его жизни, когда он, отрекшись от императорского венца, занялся выращиванием капусты, ибо свобода и власть – вещи несовместимые. Разве не свободен, наконец, какой-нибудь тибетский отшельник, отрекшийся от всех земных желаний и страстей? Как видите, примеры, хотя и немногочисленные, все-таки есть, иначе у людей не было бы потребности в самом этом понятии «свобода», и слово это никогда не возникло бы ни в каком языке. И ровно то же самое можно сказать и о справедливости, хотя…

– …хотя тут, боюсь, вам будет труднее с примерами, – вставил Васильцев.

– Но тем не менее они есть! – твердо сказал Домбровский. – И не так их мало, как вам это представляется! В истории всех веков, начиная с глубокой древности, мы можем их отыскать.

Васильцев скептически спросил:

– И вы их можете привести?

– Множество! Да вот хотя бы первое пришедшее в голову! Древняя Персия эпохи Ахменидов. Некий сатрап царя Камбиза слишком вольно предавал подвластное ему население мученической смерти путем сажания на кол. Порой казнил без всякой вины, просто ради собственного удовольствия. Это надо было ухитриться – прославиться своей жестокостью в те немилосердные времена! И вот однажды он обнаружил возле своего ложа табличку, надпись на которой гласила, что приговор ему уже вынесен и в последний день праздников Солнца он будет казнен тою же казнью, которой предавал многих…