Царское дело - Сергей Булыга Страница 9

— И чтоб не горелых! — прибавил он строго.

Филька ушел скорым шагом. А дядя Трофим с Маркелом поднялись по лестнице и вошли в дяди Трофимово жилище. Там дядя Трофим велел сесть, и они сели. Дядя Трофим посмотрел на бутыль. Маркел сразу взялся за шкалики.

— Погоди, — сказал дядя Трофим. — Сперва горячее. Сейчас от Герасима принесут. А вот и несут уже!

И вправду на лестнице послышались шаги. После открылась дверь и вошли два холопа. Один поставил на стол миски — белой глины! — а второй котел с половником и начал разливать по мискам. Это была щучья уха. Дух от нее шел очень заманчивый, Маркел не удержался и облизал губы.

— А пироги? — спросил дядя Трофим.

— Сейчас принесут, — ответил один из холопов.

Дверь снова открылась, вошла баба с подносом, накрытым вышивным полотенцем. Под полотенцем были пироги — тоже рыбные, конечно, потому что это было в среду, в постный день. Но пироги были толстенные и очень аппетитные. Дядя Трофим махнул рукой. Баба и холопы вышли. Дядя Трофим, не глядя, взял один из пирогов, сильно надкусил его и пожевал немного, после второй рукой взял ложку, зачерпнул ушицы и попробовал. Подумал и сказал:

— Годится.

И начал есть — не спеша. Маркел тоже — ложка в ложку. Так они ели достаточно долго, съели уже больше половины, когда дядя Трофим наконец остановился, утер ладонью губы и сказал:

— Ядреная.

И только теперь уже велел налить. Маркел налил из бутыли своего, вчерашнего. Дядя Трофим взял шкалик, поднял его, покосился на образа, левой рукой перекрестился (потому что в правой держал шкалик) и сказал:

— Земля ему пухом. Пока что.

И они выпили. Дядя Трофим опять утерся, посмотрел на Маркела — и вдруг усмехнулся и сказал:

— Что, Маркелка, глазки выпучил? Оттого, что они все передо мной вот так?! — И он показал рукой, как вьется дым.

Маркел молчал.

— А что, — продолжал дядя Трофим, — ты думал, что если я с тобой вот так запросто сижу и хлебное вино хлещу, то я со всеми такой? Или что я им и тебе ровня?! А? Отвечай!

И он аж покраснел лицом! А Маркел по-прежнему молчал и только вот так — непонятно, как — сделал бровями. Дядя Трофим рассмеялся. А отсмеявшись, продолжал — и уже опять сердито:

— А я какая вам ровня? Вы кто?! А я стряпчий, Маркелка, слышишь?! Стряп-чий! Стряпчий я! Разбойного приказа! Не Сытного, не Дровяного, не Царицына и даже не Аптекарского, а… — и замолчал.

— Разбойного! — сказал Маркел.

— Разбойного, — кивнул дядя Трофим. И еще раз повторил: — Стряпчий. Разбойного! А выше стряпчего кто? Стольник! А выше стольника только окольничий! А так как у нас в приказе стольников нет, то я после князя Семена второй человек! А князь Семен сидит в Думе. На нижней лавке, правда, потому что еще молод, а как царь пожалует ему боярина, так он пересядет на верхнюю. А мне выхлопочет стольника! А то я и сам выхлопочу. Есть за что! И еще как! Вот как сегодня я…

Но тут дядя Трофим вдруг резко замолчал и стал смотреть в стол. Маркел потянулся к бутыли.

— Нет! — строго сказал дядя Трофим. — Не тот сегодня день! А вот! — и тут он сделал вид, будто смеется, и также будто весело продолжил: — Ты, я видел, удивлялся, как все тут мне несут все, что я ни потребую. А как им еще быть? Весь этот угол княжеских хором — мой собственный, я его у князя выкупил. Это теперь мое жилье, и я его сдаю внаем, недорого. Ну, и… — Тут он улыбнулся. — Ну, и еще беру харчами. А сколько мне надо харчей? Вот они и несут и еще спасибо говорят. Мои приживальцы! Га! — и показал еще налить.

Маркел налил. Дядя Трофим начал пить. Но не допил, поморщился, отставил шкалик, еще сильней поморщился и вдруг сказал:

— А лопаря кто-то убил! Да только что теперь кому этот лопарь, если самого царя… — Но сразу же поправился: — Если государь усоп! Кому теперь до лопаря?

И посмотрел на Маркела. Маркел молчал. Дядя Трофим усмехнулся, сказал:

— Это хорошо, что ты молчишь. Болтунов не люблю! Я бы, если б был царем, указ издал бы: всем болтунам резать язык. Хотя, — тут же прибавил он, — если все будут молчать, как мы тогда свое дело будем делать?

Маркел спросил:

— А тот строгий человек в красной рубахе, который в застенке при инструментах сидел, это кто?

— Это Ефрем-палач, — сказал дядя Трофим. — Эту рубаху ему сам покойный царь пожаловал. За службу! И он только в ней теперь ходит. Какой бы ни был мороз, а он везде в ней. Ну, иногда полушубок на плечи накинет, но не застегнутый, чтобы рубаху было видно. Царь раньше любил говорить: «Эх, Ефрем, Ефремушка, мне тебя Бог дал. Без тебя я кем бы был? Безруким!» Вот как покойный государь, бывало, говаривал. А сегодня я смотрю: а он лежит на спине, ноги разутые, в чулках, а Федоска, его поп крестовый, его вот так за волосы держит, ножиком их перепиливает и приговаривает: «Нарекается Ионою». А у государя глаз уже стеклянный, государь уже почил! Федоска его неживого постриг, и это великий грех!

— Ты это сам видел? — спросил Маркел.

— А что, — злобно сказал дядя Трофим, — ты что, хочешь сказать, что я брешу?!

— Нет, почему…

— Тогда молчи!

Маркел сжал губы. Дядя Трофим посмотрел на бутыль. Маркел еще налил. Но дядя Трофим пить не стал, а только взял пирог, отломил от него ухо и начал мять его в пальцах. После опять заговорил:

— Да, это было так: государь лежал возле постели на спине, руки раскинувши, в халате, халат златотканый, а чулки простые. И Федоска-поп над ним и что-то шепчет. А остальные все у стенки жмутся. Я сразу к царю, склонился… И, слышу, Бельский зашипел: «Куда, пес?! Уберите его!» И эти сразу ко мне, за ворот хвать — и оттаскивать. А Бельский: «Что ты нюхаешь?!» А я молчу. Я же понимаю, чего ему хочется: чтобы я что-то ответил. А я молчу, как пень! Меня под локти и к двери, и в дверь, и еще в спину, и еще, и я уже мордой в пол!.. Ну, не совсем, не в пол. Степан мне руку подал, поддержал, Степан был рядом. А эти сзади: «Вон его! Вон! Вон!» И мы ушли.

Только после этого дядя Трофим взял шкалик, посмотрел на иконы и выпил. Маркел молчал. Дядя Трофим утерся и сказал:

— Вот так великий государь преставился. Как пес! Хуже лопаря валялся. Лопарь же у чужих, а он у себя дома.

Тут дядя Трофим опять насторожился, долго слушал, потом улыбнулся и сказал:

— Мышь. Слава Тебе, Господи, что мышь. А то…

И махнул рукой. И показал еще налить. Когда они выпили, дядя Трофим начал закусывать. Маркел спросил:

— А кто такой Степан?

— Степан! — передразнил дядя Трофим. И повторил: — Степан! — И уже просто сердито продолжил: — Какой он тебе Степан? Это он мне Степан, а тебе Степан Варфоломеевич. Сотник он первой дворцовой сотни, вот кто. И не кривись, что сотник! Я же говорю: дворцовый он! Первой стрелецкой сотни сотник, белохребетников, как мы их называем за их кафтаны белые, понятно? Белохребетники — это ого! И у Степана еще посох, который только начальным головам полагается. Да только он повыше их всех будет! Его даже сам Фома Сазонов, начальный голова первого стрелецкого Стремянного полка, всегда с поклоном встречает и о здоровье спрашивает. Вот! Его и бояре опасаются, особенно кто помоложе. А ты: Степа-ан! Попридержи язык, Маркел, когда в другой раз с ним встретишься! Видал, как нас пропустили в палату, куда не всех бояр впускали? А нас с ним сразу! Степан только руку поднял! А я только овчинку показал!