Разные оттенки смерти - Луиз Пенни Страница 9

Они были планетами, а Андре Кастонге – солнцем.

– Позвольте я вас представлю.

– Потрясающе, – сказала Клара.

Мысленно она преобразовала это слово в другое, отвечающее тому смыслу, какой она в него вкладывала. Merde.

– Неужели это возможно? – спросил Франсуа Маруа, вглядываясь в лицо Гамаша.

Гамаш посмотрел на старика и, слегка улыбнувшись, кивнул.

Маруа снова посмотрел на портрет.

Гул в зале с прибытием новых гостей стал почти оглушающим.

Но Франсуа Маруа не мог оторвать глаз от одного лица – разочарованной старой женщины на холсте. Лица, исполненного осуждения и отчаяния.

– Ведь это святая Мария, верно? – почти шепотом спросил Маруа.

Старший инспектор не был уверен, что этот вопрос обращен к нему, а потому не ответил. Маруа увидел то, что было доступно лишь избранным.

На портрете Клары была изображена не просто сердитая старуха. Художница и в самом деле имела в виду Деву Марию. Состарившуюся. Забытую миром, который устал от чудес, начал относиться к ним настороженно. Миром, который был слишком занят, чтобы замечать, что камень откатился назад. К новым чудесам.

Это была Мария в последние годы жизни. Оставленная всеми, одинокая.

Она сердито смотрела в зал, наполненный веселыми людьми, попивающими вино. И проходящими мимо нее.

Кроме Франсуа Маруа, который оторвал взгляд от картины и снова посмотрел на Гамаша.

– Что сделала Клара? – тихо спросил он.

Гамаш немного помолчал, собираясь с мыслями, чтобы ответить на вопрос.

– Привет, слабоумный. – Рут Зардо всунула сухую руку в ладонь Бовуара. – Рассказывай, как у тебя дела.

Это был приказ. Мало у кого хватало духу игнорировать Рут. Но с другой стороны, мало кого Рут спрашивала о его делах.

– Прекрасно.

– Вранье, – отрезала старая поэтесса. – Дерьмовенько выглядишь. Отощал. Побледнел. Сморщился.

– Это в точности ваш портрет, старая пьяница.

Рут Зардо захихикала:

– Верно. Ты похож на озлобленную старуху. И это не комплимент, как может показаться.

Бовуар улыбнулся. Вообще-то, он с нетерпением ждал встречи с Рут. Он взглянул на эту высокую худую старуху, опирающуюся на палку. Волосы у Рут были седые, редкие и коротко подстриженные, отчего возникало впечатление голого черепа. Это казалось Бовуару символическим. Ничто рождавшееся в голове Рут не оставалось невыраженным, утаенным. Только сердце ее было закрыто.

Но оно проявлялось в ее стихах. Каким-то образом – ум Бовуара не мог постичь каким – Рут Зардо за ее стихи получила премию генерал-губернатора. Ни одного из ее стихотворений он не понимал. К счастью, понять Рут как человека было гораздо легче.

– Ты почему здесь? – спросила она, сверля его взглядом.

– А вы? Только не говорите, что приехали сюда из Трех Сосен, чтобы поддержать Клару.

Рут посмотрела на него как на сумасшедшего:

– Конечно не для этого. Я здесь по той же причине, по какой и все остальные. Бесплатная еда и выпивка. Но я уже свою норму выполнила. Ты поедешь потом на вечеринку в Три Сосны?

– Нас пригласили, но я, скорее всего, не поеду.

Рут кивнула:

– Хорошо. Мне больше достанется. Я слышала, ты развелся. Наверно, она тебе изменяла. Это вполне можно понять.

– Ведьма, – пробормотал Бовуар.

– Тупица, – откликнулась Рут.

Бовуар перевел взгляд куда-то в сторону, и Рут проследила за ним. Бовуар смотрел на молодую женщину в другом конце зала.

– Ты можешь найти кого-нибудь получше, чем она, – сказала Рут и почувствовала, как напряглась рука, которую она держала.

Ее собеседник молчал. Она устремила на него проницательный взгляд и снова посмотрела на женщину, на которую уставился Бовуар.

Лет двадцати пяти с небольшим, не толстая, но и не худая. Не хорошенькая, но и не уродина. Не высокая, но и не коротышка.

Она казалась совершенно средненькой, совершенно непримечательной. Кроме одного.

Эта молодая женщина излучала благополучие.

На глазах у Рут к той группе подошла женщина постарше, обняла молодую за талию, поцеловала.

Рейн-Мари Гамаш. Рут встречалась с ней несколько раз.

Умудренная жизнью старая поэтесса посмотрела на Бовуара с повышенным интересом.

Питер Морроу разговаривал с несколькими галеристами. Это были второстепенные фигуры в мире искусства, но и с ними не мешало поддерживать хорошие отношения.

Питер знал, что здесь Андре Кастонге, владелец галереи, и очень хотел поговорить с ним. Еще он заметил критиков из «Нью-Йорк таймс» и «Фигаро». Он скользнул взглядом по залу и увидел, что фотограф снимает Клару.

Она на мгновение отвернулась, поймала его взгляд, пожала плечами. Он приветственно поднял бокал и улыбнулся.

Может быть, ему стоит подойти к Кастонге и представиться? Но вокруг галериста собралась толпа, а Питер не хотел выставлять себя в глупом свете. Лучше держаться в стороне, словно ему ни к чему Андре Кастонге.

Питер снова перевел взгляд на владельца маленькой галереи, который говорил, что был бы рад устроить выставку работ Питера, но у него уже все расписано.

Краем глаза он увидел, как расступилось кольцо вокруг Кастонге, чтобы пропустить Клару.

– Вы спрашиваете, что я чувствую, когда смотрю на эту картину, – сказал Арман Гамаш. Они вдвоем смотрели на портрет. – Я чувствую себя успокоенным. Утешенным.

Франсуа Маруа удивленно посмотрел на него:

– Утешенным? Но почему? Может быть, вы радуетесь тому, что сами не озлоблены? Может быть, ее безмерный гнев делает ваше собственное чувство более приемлемым? Кстати, как мадам Морроу назвала эту картину?

Маруа снял очки и наклонился к бирке, прикрепленной к стене. Потом он отступил назад, с лицом еще более озадаченным, чем прежде.

– Она называется «Тихая жизнь». Интересно почему?

Маруа снова принялся разглядывать портрет, а Гамаш увидел, что Оливье идет по залу, глядя на него. Старший инспектор приветственно улыбнулся и не был удивлен, когда Оливье отвел взгляд в сторону.

По крайней мере, он знал почему.

Рядом с ним Маруа выдохнул:

– Понимаю…

Гамаш снова посмотрел на торговца картинами. Маруа больше не удивлялся. Налет сдержанности и умудренности как рукой сняло, на лице появилась искренняя улыбка.

– Все дело в ее глазах, верно?