Во тьме таится смерть - Дороти Гублер Страница 9

Впервые юноша встретился с ней ночью, когда он и его отец — его старый отец, торговец чаем, — остановились в придорожной гостинице «Токайдо». Сёкей той ночью вышел на террасу гостиницы, чтобы посмотреть на звезды. Там он встретил Мичико, которая также смотрела на звезды. Чтобы развлечь юношу, она рассказала Сёкею историю о привидениях, настолько пугающую, что позже он лежал взволнованный на своей циновке и не мог заснуть. И тогда он увидел призрака, который явился, чтобы похитить драгоценный камень у богатого князя. Утром пропажа обнаружилась, в воровстве обвинили Мичико и ее отца. В гостиницу прибыл для расследования судья Оока. Сёкей рассказал то, что видел, и судья дал ему первое задание. Когда тайну раскрыли (с помощью Сёкея), Мичико и ее отца оправдали, а судья предоставил Сёкею возможность стать самураем.

С улицы небольшая лавка имела тот же вид, что и в то время, когда Сёкей последний раз посещал ее. Над передним входом в магазинчик была синяя вывеска: «ОГАВА, ПРЕВОСХОДНАЯ БУМАГА И ШИРМЫ». Красиво выполненные буквы подсказывали Сёкею, что сама Мичико, видимо, сделала ее. Юноша и судья спешились и привязали лошадей к ограде перед лавкой. На порог выбежала девочка-служанка, посмотрела на них, сделав большие глаза, и срочно побежала внутрь доложить о прибытии важных самураев.

Через несколько секунд Сёкей заметил пару глаз, глядящих на него через щелку приоткрытой двери. Эти глаза он сразу узнал: Мичико.

Как только судья ступил на крыльцо, дверь широко распахнулась и на пороге возник отец Мичико, низко кланявшийся гостям. Позади него стояла Мичико, которая также поклонилась, после того как слегка улыбнулась Сёкею.

Судья, Сёкей и Татсуно поклонились в ответ. Едва ли не сразу же появилась девочка-служанка с чаем и рисовыми лепешками манджу на подносе. Все уселись перед маленьким альковом. На стене над почетным местом висел свиток с написанным на нем стихотворением. Сёкей узнал по каллиграфически красивому почерку руку поэта. Это был Басё [8] — самый известный автор Японии. Поскольку красивый почерк поэта столь же важен, как и его слова, свиток имел особенную ценность.

Сёкей обратил внимание, как посмотрел на свиток Татсуно. Но это не был взгляд восхищения, как у юноши. Казалось, что Татсуно оценивал свиток, задаваясь вопросом, за сколько бы он мог его продать, если бы сумел как-нибудь убежать отсюда с этой вещью.

Сёкей настолько встревожился, что почти не обратил внимания, когда отец Мичико, Огава-сан, заговорил с ним. По тому, как пожилой мужчина улыбался, Сёкей догадался, что ему сделали комплимент.

— Спасибо, — сказал Сёкей, склонив голову.

— Разве ты не согласна? — спросил свою дочь Огава-сан.

Горящими глазами девушка мгновение смотрела на Сёкея, затем произнесла:

— Я поняла, что у него сердце самурая, когда он защитил нас от ложного обвинения, отец.

— Вы должны очень гордиться таким прекрасным сыном, — сказал Огава-сан судье Ооке.

— Ему еще многому надо учиться, — промолвил судья, — но я одобряю, что он не теряет мужество.

Все закивали, громко выражая свое согласие с этим, даже Татсуно, который знал Сёкея всего лишь два часа. «Они это говорят из вежливости», — подумал юноша. Но он знал, что судья никогда не будет лгать, и поэтому позволил себе испытать гордость за слова одобрения, полученные от отца.

Вежливая беседа продолжалась еще некоторое время. Сёкей знал, что Огава намеревался продать судье бумагу. Но для обоих было бы неучтиво затронуть этот вопрос раньше времени. Наконец судья сказал Огаве:

— Меня очень порадовало качество писчей бумаги, которую вы столь любезно продали мне в последний раз.

— Мы только что изготовили новый пакет, который, я уверен, еще лучше, — ответствовал Огава-сан и посмотрел на дочь. — Мичико, принеси несколько образцов.

Она ушла в другую комнату и вернулась с несколькими листами светло-кремовой бумаги. Девушка вручила их отцу, который передал листы судье. Сёкей понял, что отец и дочь гордятся своей бумагой, но, конечно, не могут в этом признаться. Их гордость была обоснована. И гладкостью поверхности, и ровностью цвета бумага ласкала глаз. Сёкей подумал, как приятны ощущения, когда опускаешь кисть в черные как уголь чернила и смело наносишь их на лист, создавая новую красивую картину или стихотворение. Судья сделал несколько одобрительных замечаний о бумаге и затем спросил:

— Вы можете предоставить мне пятьдесят листов?

Мичико и ее отец посмотрели друг на друга. Пятьдесят листов, как догадывался Сёкей, — очень большой заказ для них.

— У нас не найдется в запасе так много листов, — ответил Огава-сан. — Но мы можем сделать недостающие через несколько дней.

— Никакой спешки, — сказал судья. — Я оставляю заказ, а пока отправляюсь в поездку. Когда мы вернемся, я пришлю Сёкея за бумагой.

— Уверяю вас, она будет такого же качества, как и эта, — заверил Огава-сан.

— Не сомневаюсь, — ответил судья.

— Вы даже не спросили меня, сколько это будет стоить.

— Я уверен, что цена будет справедливая. Мы не станем обсуждать это.

— Мы очень благодарны за ваше великодушие, — сказал Огава-сан, склонив голову.

— Вы далеко держите путь? — поинтересовалась Мичико.

Это было несколько бестактным вопросом для девушки, и отец замахал на нее руками в знак упрека.

— Простите, — немедленно сказала Мичико. — Я спрашиваю только, чтобы убедиться, что у нас будет готова бумага, когда вернется Сёкей.

Она подарила Сёкею робкую улыбку, полагая, что никто этого больше не видел.

— Не извиняйтесь, — сказал судья. — Хорошо, когда молодые люди задают вопросы. И если по правде, Огава-сан, я приехал сюда в надежде, что и вы сможете ответить мне на один вопрос.

Огава-сан бросил на дочь такой взгляд, в котором явно читалось: «Вот видишь, в какие неприятности ты нас втянула?» Но судье сказал:

— Что именно вы желаете спросить?

Судья достал из кимоно бабочку. Татсуно следил за ним осторожно, словно боялся, что та оживет и улетит.

— Мне интересно, — обратился судья к Огаве, — знаете ли вы, кто сделал эту бумагу.

Огава-сан деликатно взял бабочку у судьи и повертел ее в руках.

— Она запачкана, — сказал он.

Судья кивнул, не говоря, чем именно запачкана вещь.

— Можете развернуть листок, если желаете, — сказал он Огаве.

— Это кощунство, — сказал Огава-сан, — поскольку перед нами прекрасный образец оригами. Кто бы ни свернул эту бумагу в форме бабочки, то был художник.

Мичико наклонилась через плечо, чтобы получше рассмотреть бабочку, и отец сказал ей: