Охота за призраком - Вячеслав Белоусов Страница 9

Стол был накрыт в самой большой комнате, походившей более других на гостиную. Хозяин направился было закрывать ставни окон, но Камиев, именуемый старцем всё время почему-то «Митричем», остановил его со словами:

— Нам бояться некого, дед Ефим. Свет в деревне вот-вот отключат.

— Уже отключили, — поправил его старец.

— Тем более, закрывать не надо. Светлее будет.

Старец всё же отправился за лампой.

Кушаний и разносолов особых на столе не наблюдалось. Ковшов обратил внимание, что пища была растительного характера, за исключением двух-трёх горок варёных куриных яиц на тарелках и молока в двух огромных кувшинах. Остальное сплошь овощи и фрукты; даже давно сошедшая с прилавков городских базаров редиска здесь пучками красовалась рядом с зелёным луком и листами салата.

Квашнин вытянул нос в полнейшем недоумении и весь свой ужас излил на Камиева. Не переварив ещё странностей в разговорной речи и манерах старца, едва не свалившись от его обращений к майору «Митрич», он был безнадёжно повергнут эстетикой кулинарных лакомств. К чему, к чему, а к этому он был явно не готов.

— Ты куда нас привёл, чудило? — не выдержав, зашипел он на Камиева, как только старец скрылся в другой комнате. — Это же вегетарианский раскольник, Митрич ты казахский! У него не пожрать, не выпить!

И Квашнин сунул под нос сконфуженному майору потрёпанную древнюю книжицу, одиноко до этого покоившуюся на столе в углу под большой иконой, где хмурило брови в золочёном окладе свирепого вида взлохмаченное лицо:

— Читай!

На книжице проступали потертые буквы: «Житие Протопопа Аввакума, им самим написанное».

Камиев в растерянности ничего ответить не успел, от книжки отшатнулся, даже в руки не взял, но тут с керосиновой зажжённой лампой явился хозяин, и Квашнин затих. Старец действовал на капитана, как удав на кролика.

— Усаживайтесь, гости дорогие. Не обессудьте. На столе всё, чем сам питаю телеса. Вас, знамо, этим не утолить. Митрич, помоги мне.

И вдвоём с Камиевым они вынесли с кухни большой деревянный поднос, на котором ещё обжигала теплом чугунная сковорода, сверкающая золотом поджаренных карасей.

Слов не нашлось от захватившего духа у Квашнина, вскочившего над столом; ошалело хлопнув ладонями, суетливо, но умело расчистив место на столе для сковороды тот засемафорил майору:

— Неси мой свёрток!

— Отведайте, сынки, моей настойки с травкой. Зело полезно животу и духу.

— А что, не откажемся, — переменившись в лице, подмигнул Ковшову Квашнин. — Присаживайся и ты с нами, отец.

— Воздержусь, — по-отечески погладил сидящего капитана по плечу старец. — За благость щедрот благодарствую. Не обессудьте. В другой раз.

— Так это же и есть тот самый раз, — не унимался Квашнин, — мы у вас денька два-три погостим. Садитесь к столу.

— Садись, дед Ефим, — присоединился «Митрич».

Старец не заставил себя упрашивать, из той же кухни принёс четырёхлитровую бутыль с густой жидкостью, вручил её Камиеву и аккуратно присел к столу, поправив бородку и перекрестив комнату со всеми присутствующими, кушанья на столе и себя.

Смущение и неловкость не успели загостить за столом, все быстро заговорили, расшумелись, похваливая лечебную настойку. Старец держал спину, не горбясь, в разговор гостей не встревал, только потчевал и подставлял то одно, то другое блюдо. Сам он едва пригубил рюмку. Милиционеры между тем, сняв кители, разговорились о делах минувших.

— Митрич, — уже не дурачась, а по примеру хозяина дёргал за рукав Камиева Ковшов, — тебе твой источник, когда идею о снастях и красной рыбе подсказал, не поведал, где эти снасти прячут?

— Нет, а что?

— Там, скорее всего, и есть место убийства. Так, Данила Павлович? — капитан обернулся к Ковшову.

Тот заинтересованно кивнул и продолжил:

— Вполне возможно, эти снасти и сейчас там маячат, если те, кому они понадобились, не выдернули их сами.

— Исключено! — живо возразил Квашнин. — Во-первых, для этого потребовалось бы очень много времени. Ночью с крючками опасно заниматься. Сам за них заденешь и на дно угодишь. А кроме того, если стрелявший один был, то в одиночку ни за что не осилит их вытащить.

— Один, два, — рассуждал Ковшов, — не в этом дело. Снасти — это опасная улика. Все рыбаки твердили Игралиеву, а потом и Зябликову, что неизвестными потревожены только их снасти под частиковую рыбу. А информация Маркина — парадокс. Врать ему нет причин. Он знает, перед кем ответ придётся держать, если что. А всё же сказал. Тот, кто снасти проверял, если он не деревенский…

— Я уточнил, Данила Павлович, — перебил Ковшова Квашнин, — чужих в деревне несколько дней уже не было. Мои ребята выяснить успели.

— Прекрасно, — сдержанно похвалил Ковшов. — Это ты для этого убегал?

— И для этого тоже, — хитро сощурился замначальника.

— Если гастролёров и чужих не было, а снасти остались стоять, значит, есть надежда, что тот, кто их ставил и не успел выдернуть, ближайшей ночью сделает попытку их вытащить.

— Точно! Вытаскивать полезут! — чуть не заорал Квашнин. — И не по жадности. Они знают: сегодня мы из-за совещания чёртова ничего сделать не успели, поэтому только завтра поплывём искать. А найдём снасти — найдём убийц!

За столом повисла тишина. Тишина, необходимая для осмысления внезапно в разговоре вспыхнувшей надежды. Вроде всё было утрачено. Никакого шанса на успех пробиться к истине. И на тебе! В этой комнате, за этим столом пришло озарение.

— Так! — лихорадочно потирая руки, задёргался-засуетился сразу Квашнин. Это уже был другой человек. Не дурашливый балагур «Иваныч», не рубаха-парень, лихой капитан, не какой-нибудь «замнач» со свёртком водки под мышкой, а главный сыщик, отвечающий по полной катушке за раскрытие убийств в районе. — Так! Если всё сойдётся, они придут сегодня. Это наш шанс! Кончай пировать, майор. Надо наших ребят полностью перестраивать на эту задачу. Занять берег до того, как туда бандиты сунутся. Заметят наше движение, не полезут.

Камиев был тоже возбуждён, но выглядел поспокойнее. Посмотрел на часы, сказал:

— Раньше полуночи они не двинутся. Время есть.

— Поспешай, поспешай, майор! — командовал Квашнин, стоя уже на пороге.

— Пётр Иванович, — остановил капитана Ковшов, — ты в этой гонке не забыл про бригадира?

— Ни в жизнь, Данила Павлович! — весело крикнул Квашнин, и дверь за ним закрылась.

Старец наблюдал за всем происходящим без удивления, без чувств, без движений. Он оставался сидеть в той же позе на стуле, всем своим видом отрешённо показывая отсутствие интереса. «Не беспокоят его мирские страсти, — подумалось Ковшову, — смотрит он на суету мирскую с высоты своих представлений о сути жизни, об истине, о совести, о долге. Выше наших мирских забот и тревог».