История одной семейки - Кристина Нестлингер Страница 13

— С ума сошел, — сказала Йоши, — чему тут радоваться? Никакой груди, никакой талии, бедер тоже нет, вместо икр какая-то фигня! Вид такой, будто я голодаю. А на самом-то деле жру за троих!

— Мне не нравится грудь, — сказал я. И это была правда, а не просто какая-то там вежливость. В Солянке меня особенно пугают ее пышные формы. А то, что болтается по фасаду бабушки — это вообще ужас.

— Серьезно? — переспросила Йоши.

Я кивнул.

— Ну тогда ты исключение, — сказала она. — Все мальчишки, которых я знаю, говорят о сиськах, когда речь заходит о девочках. Мой папаша тайно собирает журналы с голыми тетками, у них груди размером с арбуз. А брат на такие буфера пялится, как на новогоднюю елку!

— И очень глупо, я считаю, — сказал я.

Йоши кивнула. Она не могла разговаривать, потому что считала петли на мышино-серой спинке. А потом у нее закончилась шерсть. Она достала из школьного рюкзака упаковку ниток, положила на колени и начала сматывать в клубок. Я вытянул руки, чтобы Йоши смогла надеть на них шерсть, ведь ненатянутая шерсть запутывается, когда ее сматываешь в клубок.

— Ты и вправду самое настоящее исключение из правил, — повторила Йоши и надела шерсть мне на руки. Она уверяла, что все прочие мужчины никогда бы не стали работать мотовилом, по их мнению, это недостаточно мужественно. А я рассказал ей, что у меня, кроме мамы и бабушки, есть еще три тети и две сестры и что за свою молодую жизнь я перемотал, наверное, целый вагон шерсти.

— Я и вязать умею, — сказал я.

— Быть не может, — сказала Йоши.

— Послушай, я ведь четырнадцать лет прожил в доме, где женщины вяжут, все до одной! Тут только законченный идиот не научился бы этому делу. Да я уже в восемь лет связал себе бело-зеленый шарф. Я тогда был фанатом «Рапида»!

Чтобы доказать Йоши, что все это чистая правда, я взял у нее спицы.

— Английская резинка, лицевая сторона. Сначала лицевая петля, потом накид и одну снять, так?

Йоши кивнула, и я принялся за дело. Это было трудновато, потому что Йоши вязала очень плотно. Петли с трудом сходили со спиц.

Йоши внимательно смотрела, как я вяжу, и женщины с соседних столов тоже пялились на меня. Одна старушка даже встала и подошла к нам. Она испытующе поглядела на мои прилежные пальцы, словно учительница труда, и сказала:

— Безупречно, мальчик мой! Просто сердце радуется, глядя на тебя!

И пошла обратно за свой столик.

Я связал три ряда, а потом Йоши отобрала у меня мое художество. На ее вкус я вязал слишком свободно. Йоши была, конечно, права: когда она связала пару рядов вслед за мной, это стало хорошо видно. Мои три ряда толстым желваком выпирали из аккуратненького вязанья Йоши.

— Прости пожалуйста, из-за меня придется все это снова распустить, — сказал я виновато.

Йоши положила вязанье на колени, провела указательным пальцем по шерстяной опухоли и сказала:

— Ничего подобного! Я это оставлю. И тогда каждый раз, как надену свитер, буду вспоминать о тебе!

Она улыбнулась мне, и в животе стало ужасно горячо. Так бывает, когда, накатавшись в горах на лыжах и намерзнувшись, вваливаешься в заваленный снегом кабачок и выпиваешь первый глоток огненного охотничего чая с ромом, вином и приправами.

— А на следующей неделе, когда я буду вязать перед, ты мне снова свяжешь пару рядов, — сказала Йоши, — потому что спину-то я не увижу, когда надену его.

Я сказал Йоши, что на следующей неделе не смогу больше приходить по утрам к Муксенедеру. И рассказал про учебный пакт с мамой. А еще спросил, сможет ли она прогуливать школу и дальше без последствий.

Йоши объяснила, что ей придется прогуливать до тех пор, пока из Италии не вернется ее брат. Он напишет объяснительное письмо для школы и подделает отцовскую подпись. У него это замечательно получается. Потом Йоши спросила, в какой я гимназии, и ужасно удивилась, когда узнала, что моя школа и наш дом почти на другом конце Вены. Она непременно хотела узнать, чего тогда я таскаюсь к Муксенедеру. В животе у меня было уже не так горячо, как от охотничьего чая, было просто очень тепло, и я рассказал Йоши, почему столько времени просиживаю в булочной.

Я все ей рассказал! Абсолютно все. Даже про Эдипов комплекс и про то, что, если верить моим сестрам, из-за этого можно стать голубым. И что я уже спрашивал себя — может, это все и правда, ведь Солянка мне неприятна и я с огромным трудом заставляю себя ее целовать. В конце своего спича я хотел добавить, что с тех пор, как познакомился с Йоши, больше насчет этого не волнуюсь. Но не смог. Просто не знал, какими словами об этом сказать.

Когда я замолчал, Йоши положила вязанье на колени, почесала голову спицей и сказала:

— Говорят, в каждом человеке есть что-то от би. И тут ничего необычного нет. Да это теперь и не запрещено больше — разве что с малолетними! — Она захихикала. — Правда, ты как раз и есть малолетний!

Я взглянул на нее немного обиженно. Ее хихиканье было тут ни к чему. Но Йоши ничего не заметила. Она еще почесала голову под черным ежиком, а потом положила спицу на вязанье.

— Кстати, — сказала она, — как фамилия Йоханнеса, я знаю. Мог бы сразу меня спросить. Он учится со мной в одной школе, ходит в одиннадцатый класс. Мюллер его фамилия. Совершенный сноб и хлыщ. Прыскается духами, а волосы феном укладывает. Шмотки все навороченные, «Армани» да «Хехтер». «Лакост» для него уже слишком дешево. А на руке «Ролекс» болтается.

Йоши была совершенно уверена, что в доме Муксенедеров-Мюллеров не было никакого мужа и, соответственно, отца.

— Он уже много лет назад свалил. Они развелись, — сообщила она. — Но могу узнать поточнее. Сестра одной моей подружки когда-то гуляла с Йоханнесом!

Йоши пообещала в тот же день все разузнать и позвонить мне. Я дал ей свой номер телефона. Было уже было без четверти двенадцать, и Йоши засунула в рюкзак не только записку с телефоном, но и вязанье.

— Ровно в двенадцать мне надо быть дома, — сказала она, — мать ждет на обед. На дорогу от школы до дома мне отпущено всего двенадцать минут!

Мы позвали официантку, но у той дел было по горло.

Каждый раз, проходя мимо с чашками и тарелками, она повторяла «Сию минуту» или «Сейчас-сейчас», но потом снова про нас забывала и семенила к другому столику. Йоши уже нервничала, то и дело поглядывая на часы. Я сказал:

— Беги! Я заплачу!

Йоши схватила рюкзак и встала.

— Спасибо тебе большое.

Она наклонилась и поцеловала меня в щеку очень быстро, очень нежно и чудесно. А потом побежала прочь. Я смотрел ей вслед, проводил взглядом до входной двери и там, около кассы, увидел окаменевшую Солянку.

К сожалению, Солянка недолго продержалась в окаменевшем состоянии. Как только Йоши ушла, она быстрее молнии пронеслась по заполненному посетителями кафе между тесно стоящих столов и стульев, плюхнулась на стул Йоши и заявила обвиняющим тоном: