Охотники на мамонтов - Сергей Покровский Страница 14

Сколько раз мать говорила ему: «Не называй громко того, кто любит мёд. Назовёшь — повстречается где-нибудь, унесёт в свою берлогу!..»

И сама она, если доводилось говорить про какого-нибудь сильного зверя, всегда шептала про него в самое ухо, да ещё прикрывалась ладонью:

— Чтобы ветер не подхватил. Ветер подхватит, отнесёт слова далеко. Залетят в лес, а там их услышит тот, кого назвали. Узнает хозяин, придёт, скажет: «Кто меня звал?»

Так говорила мать, и сам Уа сколько раз учил тому же младших. А тут… Что сделалось с его головой? Как мог он позабыть?

Настоящее имя медведя было «эах». Но вслух говорили вместо этого «вурр». Это было лишь звукоподражание. Так эах ворчит, когда, забравшись в берлогу, лижет свою лапу. Звали медведя также «лохматым», или «кто любит мёд», или «кто сосёт лапу». Про волка говорили: «кто воет зимой»; про гигантского оленя — «кто бесится осенью». Слово «хумма» также означало громкое дыхание мамонта и было ненастоящим его именем. Чем сильнее зверь, тем страшнее его накликать. Матери с раннего детства внушали это своим ребятам шлепками и угрозами. Это было основное правило охотничьей мудрости.

Впрочем, если вовремя спохватиться, дело ещё можно поправить. И Фао сейчас же постарался это сделать. Он наклонился и что-то шепнул Уа на ухо. Уа кивнул головой.

— Это не Уа тебя звал, — сказал он, обернувшись лицом к лесу. — Звал тебя мальчик из племени Окуней.

— Вот, — сказал Фао. — Пускай себе пойдёт к Окуням. Пускай поищет!

Все засмеялись. Через минуту охотники уже вылезли из оврага и вступили в посёлок. Здесь было шумно и весело. Женщины с радостью встречали своих защитников. Дети прыгали и суетились. Девушки визжали. Канда то кружилась, то бегала вокруг землянки и на бегу всплескивала смуглыми руками.

Жители посёлка веселились. Никто не мог устоять на месте. Ноги приплясывали сами собой. Руки тянулись к рукам, и вот без уговору составился огромный хоровод, и людской круг завертелся на лужайке.

Крики и хохот перешли в весёлую песню про глупого вурра. В хоровод втолкнули Волчью Ноздрю. На него со смехом накинули медвежью шкуру. Теперь он должен был изображать самого страшного эаха. Ноздря сейчас же вошёл в свою звериную роль. «Медведь» с рёвом бросался на девушек и женщин, а те с визгом разбегались во все стороны, прятались за кусты и за летние шалаши. Актёр вскоре перестал быть актёром. Он в самом деле чувствовал себя медведем. Да и все окружающие признали это.

Дети плакали от страха и прятались в землянки. Молодые матери прижимали к себе малышей и боязливо смотрели из-за кустов на то, что происходило на лужайке.

В это время, подпрыгивая на одной ноге, приковылял к хороводу Тупу-Тупу. Он махал выхваченным из огня можжевельником. Волосы на его голове были связаны таким же пучком, как у охотника Ао.

Тупу-Тупу зашёл со стороны ветра, чтобы искры и пахучий дым летели на «зверя». Оглушительный хохот раздался на поляне, когда Волчья Ноздря стал на четвереньки и уморительно побежал от него по-медвежьи к опушке леса.

Так начался день весенних игр. Сначала играли в медведя, в охоту на разных зверей и птиц. Потом два охотника — Суоми и Хоху — с деревянными рогами на голове плясали буйную пляску дерущихся зубров. Они бодались, толкались и ревели друг на друга, подражая рёву диких быков.

Под конец стали играть в ловлю оленей. Мужчины были охотниками, женщины — дичью. Игра состояла в том, чтобы от лесной опушки загнать «оленей» в «загон», то есть в промежуток между двумя землянками. «Олени» старались убежать как можно дальше в лес; «охотники» бегали вслед за ними и гнали их к условленному месту.

В лесу уже темнело, когда отряд молодёжи, в котором находились Ао и Улла, выследил между кустами кучку спрятавшихся девушек и женщин. Охотники стали заходить с тыла, чтобы отрезать свою «дичь» от леса. Женщины заметили их и с визгом бросились в разные стороны. Ао больше других увлекался игрою. Он быстро обогнул поляну, чтобы забраться поглубже в чащу леса и перехватить путь убегающим «оленям». Он знал, что сюда побежала Канда.

Вдруг он заметил тёмную фигуру коренастого охотника, который прятался за кустом и, пригнувшись, следил за тем, что делается на луговине.

В это время две девушки, держась за руки, выбежали на середину поляны и, перешептываясь между собою, со смехом подбежали к кусту. В ту же минуту из-за него выскочил коренастый охотник и, прежде чем они успели повернуться, схватил одну из девушек и вскинул её себе на плечо. Девушка громко завизжала и стала вырываться из цепких рук.

— Уамма! Уамма! — кричала она, и неподдельный ужас слышался в её крике. — Люди, спасите! Тут чужие! Спасите Канду! Уамма! Уамма!

Охотник повернулся и быстро побежал со своей ношей, но не к посёлку, а в глубину леса.

Ао понял, что это не игра, а настоящее похищение.

Кровь бросилась ему в голову. В бешенстве ринулся он наперерез похитителю, и, прежде чем тот успел сообразить, Ао сунул ему под ноги своё копьё. Толстяк споткнулся и тяжело рухнул на землю.

Освобождённая Канда вихрем помчалась к посёлку, а её похититель со звериным рёвом вскочил на ноги и бросился бежать.

Ао настиг его и ударил копьём в правое плечо. Толстяк завыл раненым волком.

— О-о! Ой! — вопил он. — Куолу убивают! Куолу!

Куолу! Откуда он взялся?

Тут только Ао сообразил, на кого напал он в сумраке леса. На самого колдуна!

Но вместо страха у него на уме было только одно бешеное желание ещё и ещё раз ударить обидчика Канды. Да и как можно бояться врага, кто бы он ни был, если тот трусливо убегает с поля битвы!

Всё же, услышав имя «Куолу», молодой охотник на миг задержался на месте, и Куолу успел юркнуть в кусты. С заячьей прытью промчался он к береговому обрыву, который оказался здесь очень близко. Недолго думая он кубарем скатился вниз по крутому склону, поднимая целое облако песка и пыли.

Ао остановился на краю и сверху погрозил копьём беглецу, который каким-то чудом ухитрился не свернуть себе шею и не переломать рёбра.

— Выдра! — крикнул Ао ему вслед самое презрительное слово, какое он знал.

В эту ночь Ао долго не мог уснуть. Ему казалось, что горячий уголь из костра влетел ему в грудь. Там что-то загорелось и жжёт его огнём. В ушах всё ещё раздавался отчаянный крик Канды:

«Уамма! Уамма!»

Кровь кипела в нём, когда он вспоминал Куолу, его звериный вой, погоню за Куолу и свою неожиданную с ним схватку. Узнал ли его колдун в вечернем сумраке леса?

В его мозгу вспыхивали и гасли искры. Слов у него не было.

Поздно забылся он тяжёлой, беспокойной дремотой. В землянке было душно и тесно.

Вместе с Чернобурыми спали двадцать гостей — охотников Красных Лисиц. Лежали все вповалку на оленьих шкурах.