Щучье лето - Ютта Рихтер Страница 15

Я видела, как все трое приникли друг к другу головами и хором расхохотались, и мне так захотелось быть вместе с ними.

— Чего ей надо? — спросил Даниэль.

— Это наше девичье! — ответила я и помчалась к зданию школы.

— Только ненадолго! — крикнула мама, когда я сбегала вниз по крыльцу. — Особенно там не задерживайся! Понятно?

— Да, мам!

Я закрыла входную дверь и перевела дыхание, потому что мама не вышла из кухни, а я надела ее самую любимую желтую футболку, которую она ни за что не дала бы мне поносить. Но сегодня мне надо было надеть ее, потому что хотелось выглядеть не хуже Анны-Софии.

Даниэль и Лукас склонились над парапетом, рядом с ними стояло ведро с красноперками.

— Вот она! — взволнованно воскликнул Лукас и показал в толщу зеленой воды. — Вот! Вот она плывет! Ничего себе рыбища! Давай, Даниэль, мы ее поймаем!

Но Даниэль покачал головой.

— Не сегодня. Завтра. Завтра кончится сезон запрета.

— Можно подумать, есть какая-то разница! — ворчал Лукас. — Днем раньше, днем позже. Щука-то вовсе не заметит. Признайся лучше, что ты струсил.

— Завтра! — отчеканил Даниэль. — И ни днем раньше!

Я села на велосипед.

— Куда это ты? — поинтересовался Лукас.

Ничего не отвечая, я стала крутить педали.

«Подальше отсюда, — думала я, — подальше!» И мне казалось, что за дворцовым парком простирается другая страна — страна, где нет ни щук, ни слез, ни кислородных баллонов. И я стремилась туда — туда, где заливисто смеялись и весело хихикали, где гладили котят и болтали о детях. Я ехала туда с надеждой там прижиться.

Анна-София в своем платье лимонницы уже стояла у кафе и нетерпеливо ждала.

— Ну наконец-то, — сказала она и захихикала. — Я буду шоколадно-ореховое, а ты?

— Клубнично-ванильное!

— Пронто, синьорины! — улыбнулся итальянский официант. — Чоколато-ноччола э фрагола-ванилья!

Он вечно повторял заказы на итальянском. Нас с Даниэлем это всегда волновало, потому что к нам в деревню врывалась часть большого, необъятного мира. Но Анна-София закатила глаза:

— Проклятый макаронник! — прошипела она мне. — Он уже сто лет тут ошивается, а двух слов по-немецки связать не может.

Мне хотелось защитить мороженщика, но я не решалась, а Анна-София уже потащила меня к угловому столику и плюхнулась рядом со мной на мягкую скамейку, обитую зеленой кожей.

— Зато макаронники умеют делать вкусное мороженое! — сказала она.

Я кивнула.

Она пододвинулась ближе.

— Скажи, а что там с матерью Даниэля?

— А что? При чем тут?

— Да ладно, ты же знаешь! Все знают!

Я отодвинулась от нее.

— Ты поэтому меня пригласила?

— Не выпендривайся, — ответила Анна-София. — Мне просто интересно, правда ли это?

— Что?

— Что когда мама Даниэля умрет, его отец женится на твоей матери.

— Шутишь?

— Но все только об этом и говорят.

Я вскочила на ноги.

— Мало ли что болтают!

Анна-София силой усадила меня обратно.

— Да успокойся! Неужели ты ничего не знала?

Я покачала головой.

— М-да, вот так всегда и бывает. Те, кого новости касаются, всегда узнают о них последними!

Анна-София улыбнулась. Так улыбались учителя, услышав совершенно неправильный ответ. Это обезоружило и взбесило меня.

— А зачем всем болтать об этом?

— Потому что твоя мать подолгу задерживается у отца Даниэля. До поздней ночи! Вот люди и говорят.

— Но она же с Гизелой! А отец Даниэля дома-то почти не бывает!

Анна-София изогнула дугой брови.

— Но почему тогда Гизелу не отправят в больницу? Так было бы гораздо удобней. У нее было бы все, что ей нужно. Моя мама говорит, что это очень эгоистично, когда людей так используют. И в конце концов, Даниэлю и Лукасу вовсе ни к чему видеть все это безобразие, говорит мама. Для этого ведь и строят больницы!

Я постепенно закипала. Конечно, и мне приходили в голову подобные мысли, но в больнице у Гизелы точно не было бы зеркала на шкафу, и, если бы у меня самой был выбор между больницей и домом, я бы предпочла свою собственную постель.

Анна-София захихикала.

— А правда, что мать Даниэля теперь носит подгузники — прямо как младенец? Моя мама говорит, что ей меняют их как минимум трижды в сутки. Ну и воняет там, наверно! Если б я была твоей мамой, меня бы точно вырвало!

Она поморщилась.

Вот в эту минуту во мне что-то и оборвалось. В голове заклинило, как заклинивает колеса при резком торможении, в ушах молотом застучало сердце, и обострилось зрение. Я увидела, как светится лимонное платье Анны-Софии, как она гнусно ухмыляется всеми своими дурацкими веснушками.

И моя рука, сжимавшая рожок с мороженым, сама потянулась вверх, перехватила рожок и влепила его, как перевернутый нож, промеж кошачьих глаз Анны-Софии Шульце-Веттеринг. Послышался хруст вафель и крик Анны-Софии, подтаявшая клубнично-ванильная жижа потекла по веснушчатому носу и закапала на лимонное платье.

— Ты мне за это ответишь, дрянь поганая! — завопила Анна-София. — Ты мне ответишь!

Ее голос зашелся от негодования.

— Мадонна миа! — воскликнул итальянский мороженщик.

Но я уже сидела на велосипеде и с такой скоростью крутила педали, будто за мной гнался сам черт.

Однако черт оказался-таки не позади, а впереди меня. Вырос передо мной из-под земли. Сжав тормоза, я чуть не перелетела через руль.

Черт явился в облике управляющего. В тяжелых охотничьих сапогах и зеленых гамашах, уперев руки в боки, он впился в меня акульим взглядом. Лицо его налилось кровью, жилы на лбу вздулись, и он зарычал. Что это я себе позволяю?! Здесь парковая дорожка для променадов, а не велотрек для недорослей.

Помню, как он сказал о «недорослях» и как я усмехнулась.

Управляющий стал хватать ртом воздух.

— Черт побери! Они еще ухмыляются! Нет, это уже слишком! — рычал он. — Хотя ничего странного — мать занята на стороне и не уделяет должного внимания. Можешь передать матери, что я свяжусь с ней в самое ближайшее время! Причем письменно!

«И он туда же», — подумала я.

— Бывают такие дни, когда даже из постели вылезать не хочется, — любил повторять папа. Это было в то время, когда он рассказывал мне о верхоглядах.