Самый красивый конь - Борис Алмазов Страница 16

— Что же, сказать ему? — нерешительно спросил начальник манежа.

— Нет, вы в самом деле думаете решать таким нелепым образом такой серьезный вопрос? — возмущённо спросил один из тренеров.

— Отчего же нелепым? — сказал Денис Платонович. — Самый правильный способ. Но, я думаю, нужно обставить это торжественнее… После экзаменов, я думаю… Извините нас, вышла маленькая несуразность, — раскланялся Денис Платонович перед родителями Панамы.

Никогда ещё мальчишка не видел своего тренера таким весёлым.

«Чем же старик так доволен? — подумал он. — Ох, неспроста всё это!»

Они вышли на улицу.

Стояла непривычная для города ночная тишина. Из темноты над головами медленно падали большие пушистые хлопья. Они серебрились в свете фонарей и плавно ложились на плечи, на дома.

— Весёленькая шутка, — сказал папа, — поднять людей и два часа ночи за здорово живёшь. Чёрт знает что!

— Мне кажется, здесь что-то непросто! — сказала мама. — Но Игорь поступил правильно! Вспомни, как тренер его прямо расплылся весь от удовольствия…

— Ребята! — сказал Панама. — Вы посмотрите, какая ночь красивая! Как будто Новый год! Это хорошо, что нас разбудили, а то бы мы спали и ничего не видели. Как тихо! И снежинки медленно падают, словно письма от снежной королевы…

Мама остановилась и, поймав снежинку на рукавицу, сказала:

— Отец, тебе не кажется, что твой сын становится поэтом?

— Мне кажется, что он ещё и не такую ночную тревогу нам устроит. Этот бег на конюшню — цветочки, а ягодки впереди…

— Да брось ты ворчать! — сказала мама, скатала снежок и хлоп — папе в спину.

— Стой! — сказал отец. — Есть предложение! Давайте слепим снеговика и поставим его на перекрёстке, вместо милиционера. А?

Панама шёл по заснеженной улице, и в руках у него были завёрнутые в несколько слоев бумаги цветы. Рядом с ним с одной стороны шла Маша Уголькова, а с другой Юля Фомина. Они шли домой к Борису Степановичу.

Собственно, собирался идти один Пономарёв, но Маша заволновалась, разахалась: «Как же так идти с пустыми руками! Нужно обязательно цветов купить! Да ты сам выбрать не сумеешь! Я с тобой пойду, хотя мне ужасно неловко». А Юля Фомина просто подошла и сказала: «Вы к Борису Степановичу? Я с вами».

Светило солнце, плясали солнечные зайчики. Они прыгали на стенах домов, на боках автобусов, норовили заскочить в глаза, а прохожие морщились, отворачивались, и у всех были очень забавные лица.

— Открыто! — прозвучал за дверью знакомый голос. — О! Вот это сюрприз! Проходите. И цветы! Ну спасибо, спасибо…

Борис Степанович сидел в кресле, худой, с землисто-жёлтым лицом, и нога у него была неестественно вытянута, но он улыбался так радостно, что ребята скоро забыли про его болезнь.

Они весело рассказывали, как идут дела в школе. Никогда ещё Панама не видел, чтобы Юля смеялась так заливисто. «Какая она красивая, — думал он, — и глаза смеются, и волосы такие густые. И вся она какая-то совсем взрослая».

— Хотите, я вам кофе сварю? — сказала Юля. — Мы ездили в Швецию на состязания, и там меня научили такой кофе варить. Все шведы пьют такой кофе по утрам…

— Да не стоит, — сказал Борис Степанович. Но Юля уже гремела посудой на кухне.

— У вас «Арабика»?

— А бог его знает, — ответил Борис Степанович, — я его от случая к случаю покупаю.

— Ну что вы, кофе обязательно должен быть в доме.

Борис Степанович наклонился к Маше и заговорщически спросил:

— А ты умеешь кофе варить?

— Нет, — тихо ответила она. И вообще она всё молчала и сидела в сторонке.

— Я тоже, — подмигнул ей Борис Степанович и засмеялся.

— Я зато борщ умею! — просияла Маша. — И блинчики.

— Красота! Вот у меня нога новая вырастет, и мы с Игорем придём к тебе обедать. Хотя его сильно кормить нельзя, а то будет мучиться, как Фред Палмер. Он за пятнадцать лет работы на ипподромах мира вынужден был выпарить в бане пять тонн веса. Но тебе, Игорь, это, по-моему, ещё не грозит.

— Вот и кофе! — Юля внесла поднос с маленькими чашечками. — Берите сахар.

Хлопнула дверь в прихожей.

— О! Да у тебя гости! — сказала красивая девушка, входя в комнату. — А я ещё на лестнице подумала: «Где это так вкусно кофе пахнет?»

— Это вот у нас мастерица Юля, — сказал Борис Степанович. — Ну, иди мой руки да садись с нами.

— Это ваша сестра? — спросила Юля, и голос её показался Панаме каким-то странным.

— Нет, — ответил Борис Степанович,

Девушка вернулась, и они с Борисом Степановичем о чём-то весело заговорили.

— Да! Я же не представил тебе гостей, — сказал учитель. — Это наш знаменитый конник Пономарёв, это Юля — можно сказать, будущее фигурного катания. А это Маша…

— Ничем не знаменитая, — засмеялась Маша.

— Неправда. Ты моя самая любимая ученица.

— Извините. Мне нужно на тренировку, — сказала Юля, — я пойду.

— Да выпей хоть кофе.

— Нет, я пойду, мне нужно! — Она быстро ушла.

— Чего она убежала? — спросил Панама, когда они шли по улице с Машей. — По-моему, никакой тренировки у неё нот.

— Эх, ты! ответила Маша. — Ничего ты не понимаешь…

Первым уроком была история. Марья Александровна окинула взглядом класс и сказала:

— Фоминой Юли нет. Бедная девочка… Это после вчерашнего.

— А что случилось? — спросил Панама у Столбова.

— Эх ты, Панама! — ответил тот. — Ты что же, телевизор не смотришь?

— Некогда, — виновато ответил Панама.

— Продула вчера наша чемпионка! Три раза упала! Никакого места не заняла. Так и надо, воображать не будет. Её немка, которую она в прошлом году победила, теперь уделала…

— Столбов!

— Я больше не буду, Марьсанна.

«Оно конечно, так ей, в общем-то, и надо, — думал Панама. Он вспомнил Юлькину высокомерную походку, её любимую фразу „я так хочу“. — Она же никого равным себе не считает. И человек неверный. Всё только о себе заботится. Как она нас бросила в конюшне! Хорошо, что всё обошлось… Вот теперь расстроилась — дома сидит, плачет, наверное. Никто-никто к ней не пойдёт… Потому что она всех оттолкнула. Смотрит на всех, будто мы дети, а она взрослая… Вот и сидит одна!» И Панаме вдруг стало её жалко. С болезненной отчётливостью он вспомнил тот вечер, когда он решил бросить манеж. Ведь если бы не Маша… Бросил бы обязательно! Бросил бы, а потом пропал, потому что теперь Панама не представлял споем жизни без коней…