Муха и влюбленный призрак - Евгений Некрасов Страница 16

Второгодник был один. Он сидел, зажмурившись, мычал и время от времени бился затылком о стену.

— «Отчаяние». Картина неизвестного художника — заметил Петька.

— Заткнись, Ромелла! — огрызнулся Боинг и вскочил. — Соловей! Алентьева! Ребята, я же вас потерял!

— И сам потерялся, — добавил Петька.

— Да нет, выход здесь, в двух поворотах! Я ищу свои стрелки, ищу, а здесь полно похожих... Вы мой

бутерброд не слямзили? — Боинг отобрал у Петьки свою сумку и запустил туда обе руки. — Цел! — совсем успокоился он. — А вас дома покормят, не фига пачки разевать!

К второгоднику возвращалось обычное хамство. Бутерброд он слопал на месте, затолкав его в рот ры­жими от ржавчины пальцами. Посветил на грязного Петьку и сказал:

— Ха! Ромелла из мела. Посветил на Машу:

— А ты неплохо сохранилась, Алентьева. Я б с то-»й прогулялся в темноте короткими перебежками, чтоб соседи не видали.

Петька снова начал краснеть и сжимать кулаки, Маше пришлось крикнуть: «Перестаньте!» А доволь­ный Боинг забросил сумку за плечо и пошел впереди, показывая дорогу.

За вторым поворотом луч его фонарика уперся в завал. Тонны сухой глины вперемешку с обломками кам­ня закупорили штрек и далеко раскатились по полу.

— Ребята, я не заблудился, выход был тут! — с отчаянием сказал Боинг. Сквозь каменную пыль нали­цо было видно, как он покраснел.

Петька поднял комок глины и раздавил в кулаке.

— Еще теплый. Наверху солнышко, жара...

— Это он завалил, нарочно! — решил Боинг. — Тут и раньше было засыпано, только не доверху, лаз оставался. Я глянул из-за угла, а он стоит, на кровлю смотрит. А в штреке светло было, я и заменжевался: вдруг он обернется и заметит?! Думаю, пойду за ребя­тами, а он пока уйдет.

— Ты его узнал? — спросил Петька.

— Да нет, мне ж свет бил в глаза. Я одежду и то не разглядел. Вроде джинсы на нем или просто синие штаны.

— Опасный преступник, — важно сказал Петь­ка. — Международный террорист скорее всего.

— Ну да. Раз в синих штанах, то конечно, — под­дакнула Маша.

— Издеваешься?! — разозлился Петька. — По-твоему, он здесь грибы собирал? Я еще пройду по ро­зовым стрелкам, гляну, что там у него. Катакомбы-то под самым городом. А вдруг он весь Укрополь взо­рвать хочет! Ведь не просто так он избавлялся от опасных свидетелей.

— От кого это? — не понял Боинг.

— От нас! Или, скажешь, у него такие шутки — людей заживо хоронить?! — Петька раздулся от гор­дости. — Думаю, если выберемся, он станет убирать нас по одному. Надо идти в милицию, пускай нам да­ют охрану. По паре телохранителей на каждого хва­тит. Ну и группа захвата в резерве.

У Маши пропала всякая охота слушать Петьку. Она молча взобралась на завал, раскачала присыпан­ный землей большой камень и откатила назад.

— Отзынь, Алентьева, это мужская работа! — от­странил ее Боинг и поднял для удара прадедушкино кайло.

Правнук шахтера врылся в завал, как машина. Камни полетели во все стороны и Маше с Петькой пришлось отступить. В повисшем над завалом облаке пыли метался свет фонарика и смутно ворочались ноги Боинга в огромных, как у Евгень Евгеньича, сандалиях.

— Он просто испугался, как мы, — догадалась Маша.

Петька недоверчиво хмыкнул:

— Кто, террорист?

— Ну почему сразу террорист? Мы же не терро­ристы, а полезли в катакомбы, вот и он полез. Какой-нибудь курортник, им тут скучно. Полез, услышал, как ты падал носом в камни, нашел твою сандалию, а она взрослая. Мы его испугались, а он — нас, мог и завалил выход, чтобы человек в больших сандалиях его не догнал.

Боинг притих. Было слышно, как он кряхтит в прорытой норе. По завалу скатилось несколько ка­тков, и вдруг сквозь пыль ярко вспыхнул неров­ный овал дневного света.

— Свобода! — крикнул Боинг.

Маша кинулась в нору, забыв про свой короткий но дол. Свет резал отвыкшие глаза. Последний метр она проползла, зажмурившись, и покатилась куда-то тип, обдирая локти и коленки. Боинг поймал ее и отшвырнул в сторону, потому что сверху с каменным грохотом катился Петька. Он пролетел мимо, а Маша вцепилась в какой-то куст. Щекой она чувствовала землю — настоящую, теплую, с клочком хрустящей высохшей травы. Вставать не хотелось. Маша открыла глаза и задохнулась от счастья.

В подземелье не было красок — все покрывала грязно-белая пыль. В подземелье не было посторонних звуков — все шумы исходили от людей. В подземелье не было запахов, кроме запаха сырого мела. А сейчас все вернулось: тысячи красок, звуков и запахов. От них кружилась голова и звенело в ушах. Маша лежа­ла на склоне оврага, заросшего седой полынью и ко­лючками с маленькими блекло-синими цветами. У са­мых глаз раскачивалась гроздь алых ягод на ветке боярышника. Громко щелкнув, откуда-то выпрыгнул серый кузнечик и полетел, распустив тонкие оран­жевые крылышки. Невзрачный бурый мотылек си­дел на травинке, шевеля закрученными на концах усиками. На дне оврага валялась темно-коричневая бутылка. Даже на нее было приятно смотреть.

Петька и Боинг яростно спорили, кому лезть за оставленными в катакомбах сумками.

— Хватит уже, — оборвала их Маша. — Вы по­смотрите, какая красота!

— Видали, — отмахнулся Боинг. — Я тоже ошизел, но ненадолго.

В конце концов Петька ловко повернул спор, ска­зав, что доверяет Боингу слазить за сумками. У Боин­га кайло. У Боинга прадедушка шахтер. А они — Петь­ка и Маша — люди земные и почти беспомощные.

Польщенный Боинг нырнул в катакомбы, а Петь­ка полез по склону оврага. Докарабкался до края, ог­ляделся и сел, свесив ноги.

— Маш, угадай, где мы?

— Не знаю. Должны быть у школы, только там оврагов нет. Или мы весь город насквозь проскочили?

— Мы на виноградниках!

— Врешь! — охнула Маша. Как же так: возвращались к школе, на северо-восток, а оказались на юге, километрах в пяти от города! Может, компас Евгень Евгеньича сломался?

— Чуть что, так сразу «врешь»! Сама посмотри: вот они, виноградники, а во-он Укро... — привставая, начал Петька... и «солдатиком» спрыгнул на откос , успев крикнуть в полете: — Атас!

Маша огляделась: до лаза в катакомбы далеко, зато рядом куст боярышника. Нагнуться — и готово, спряталась. Подскочил Петька, нырнул в куст и за­шипел, наткнувшись на колючки.

— Кто там, он? — спросила Маша.

— Хуже! Самосвал!

Маша поглубже забилась в куст. Сквозь голые ветки внизу она хорошо видела откос, по ко­торому скатился Петька. Но чем выше, тем гуще росла листва, и дальний край оврага виднелся сочками. На краю появились черные полуботинки невероятного размера. Они могли бы принадлежать памятнику. Или клоуну. Но Самосвал — не памят­ник, не клоун и не грузовик с самоопрокидываю­щимся кузовом, а кое-что более грозное. Самосвал — это начальник городской милиции капитан Само­свалов, дядя Витя. (В маленьком городе все тебе «дя­ди» и «тети», всех ты знаешь хотя бы в лицо. За это Маше нравился Укрополь и не нравилась Москва.)