Оранжевый портрет с крапинками - Владислав Крапивин Страница 17

И что оставалось делать? Только одно: я взмыл над скамейкой и остановился в воздухе. Машина умчалась из-под меня, и на прощанье я увидел разинутые рты кондукторши и пассажиров.

Я опустился на горячую от солнца мостовую и бросился в ближайший переулок.

Сперва я бежал просто так, забыв про свою летучесть. Потом понял: можно же мчаться по воздуху и только едва касаться пальцами травы. Со стороны будет казаться, что я бегу, и никто не догадается, что это полет.

Ура! Я помчался длинными плавными скачками, потом полетел над росшими у дощатого тротуара лопухами и медленно, не в лад со скоростью передвигал ноги. Наверно, это не очень походило на бег. Но прохожих все равно не было, только пыльные козы у заборов провожали меня задумчивыми глазами.

Я покинул машину уже на окраине и скоро оказался на границе лугов и леса за домом отдыха.

Этот день запомнился мне как сплошная солнечная карусель. Я летал среди кустов на опушке вместе с разноцветными бабочками. В лесу, если не было близко людей, я взлетал на вершины сосен, кидался с них к земле, в густую смолистую тень, и у самой травы тормозил полет. Повисал над узорчатыми папоротниками. Качался на их упругих листьях, сделав свое тело почти невесомым.

Тело было послушно мне. Без всякого напряжения, одним радостным желанием я мог вознести его над землей, остановить в воздухе, помчаться со скоростью ласточки или полететь по ветру плавно, как тополиная пушинка. Я ликовал и не пытался объяснить себе самому волшебство. Просто ощущал внутри миллионы послушных мне струнок. Они упруго и весело звенели, когда я начинал полет. А тополиная рубашка трепетала на ветру...

Где-то в середине дня я вылетел к чистому озерцу с кувшинками на тихой воде. На берегу разостлали одеяло и устроились на отдых молодая женщина и девочка. Девочке было лет восемь. Посреди воды плавал блестящий красный мяч.

Я приземлился за кустом, а оттуда вышел уже как нормальный, не волшебный мальчик. Даже воспитанный.

— Здрасте, — сказал я. — Мячик уплыл, да?

Они удивленно уставились на меня. Видно, я выглядел слишком нарядно для леса. Да и вообще откуда взялся?

Потом девочка виновато заморгала, а женщина улыбнулась и жалобно сказала:

— Да, сбежал наш мяч. А мы обе плавать не умеем. Ты не смог бы до него доплыть?

Доплыть мне ничего не стоило. Я мог это озерцо десять раз перемахнуть любым стилем туда и обратно без отдыха. Только... под тополиным костюмчиком-то ничего у меня не было. А не раздевшись плыть, конечно, нельзя: вода наберется в материю, будет потом посторонняя тяжесть.

Но... перед девочкой и ее мамой лежали такие восхитительные бутерброды с маленькими котлетками. А я так проголодался.

И я голосом веселого, храброго мальчика сказал:

— Тут и не надо плыть. Тут глубина совсем маленькая. Смотрите.

И, окуная ноги по колено, будто бреду по мелководью, я тихо полетел к мячику. Там я дал ему крепкого пинка, и он вылетел прямо к хозяевам. А я "вышел" следом.

— Надо же! — удивилась женщина. — А я была уверена, что здесь очень глубоко. Надо будет, Галочка, набрать кувшинок... Галя, скажи мальчику "спасибо" за мяч.

И золотоволосая симпатичная Галя в голубом платьице сказала мальчику "спасибо". И мальчика, разумеется, пригласили пообедать, спросили, как зовут, где живет и так далее. И удивлялись, что мальчик вдруг поскучнел и бутерброды жует без аппетита.

"А ведь на самом-то деле глубина здесь большая, — тоскливо думал я. — Вдруг они и правда сунутся за кувшинками?"

— Лучше бы вам не ходить в воду, — наконец промямлил я. — Там стекла на дне. И главное, эти... пиявки. Большие такие. И даже ядовитые.

Галочка перестала жевать и отвесила нижнюю губу. Ее мама испуганно сказала:

— А ты? Тебя не укусили?

— Не... То есть два раза. Но я привычный... Спасибо большое, я полечу... То есть побегу.

И я исчез с поляны, чувствуя себя виноватым и даже напуганным. Впервые подумал я, что с волшебным даром надо обращаться осторожно. Вспомнил слова старика сторожа на свалке: "Волшебство — оно никакое. Его для чего хочешь использовать можно".

И я решил использовать свое летучее умение обдуманно и только для хороших дел. Но в этот день как-то не получилось. Просто так летал до вечера. И решил еще полетать ночью.

Когда все в доме уснули и сам дом уснул (только тихо поскрипывал во сне), я выбрался из постели и ступил на светлые квадраты, которые расстелила на половицах луна. Они были такие яркие, что половицы казались нагретыми. Я опять натянул свой летучий костюмчик, тихо развел створки и вылетел из окна.

Я взмыл над крышами.

Мне хотелось побывать во многих местах: пролететь над жутковатым Текутьевским кладбищем (наверху-то не очень страшно), обследовать башню старой церкви, в которой была теперь библиотека, проникнуть в открытые окна у выпуклой крыши цирка и поакробатничать под куполом, присаживаясь на блестящие трапеции...

Но прежде всего я полетел на улицу Герцена. К тополю.

Я неторопливо проплыл над спящими дворами и огородами и опустился на железную крышу длинного старого флигеля. Прямо на гребень. Присел на корточки.

Тополь раскидывал надо мной свою необъятную темную чащу. Она еле слышно лопотала, и кое-где зажигались лунные искры. Я встал, вытянул над головой руки и, будто серебристая иголка в громадный стог, вошел в тополиную крону.

Здесь ошеломляюще пахло сразу и весной и летом. Все тополиные запахи собрались в густоте мягких, ласковых листьев: запах клейких кожурок, оставшийся с мая; запах сладковатого сока; запах старых, подсыхающих листьев; запах вчерашнего дождика, который не успел высохнуть в глубине вымытой листвы; запах тонкой кожицы на молодых ветках...

Я дышал этими запахами, впитывал их кожей, а листья щекотали и гладили меня, когда я пробирался от дерева к дереву. Именно от дерева к дереву. Могучие старые ветви толщиной напоминали большие деревья. Их было очень много, этих ветвей-деревьев, и я, наверно, целый час блуждал в чаще, отдыхал в широких развилках, качался на тонких сучьях, раздвигал шелестящие лиственные завесы, пока наконец не выбрался к вершине — под чистое небо с маленькой и неполной, но очень яркой луной. Там я повисел в воздухе, рядом с самой верхней веткой, погладил ее аккуратные небольшие листики и снова — головой вперед — упал в тополиную чащу. И еще долго путешествовал в ней.

В одном месте я нашел истлевшие остатки воздушного змея, в другом — скелет модели планера. А еще — стрелу с наконечником из пустой пули (он наполовину засел в коре). А еще — теплый резиновый мячик, прочно застрявший в развилке. Он-то как попал на такую высоту? С земли не добросишь. Может, его кто-то уронил с самолета? Или его закинули сюда, когда тополь был еще молодой и невысокий?..