Где папа? - Юлия Кузнецова Страница 2

– Очень они нам будут нужны, – добавит мама, закрывая балкон.

Моим коленкам снова станет тепло.

И тут зазвонил телефон.

Звонила тётя, жена маминого брата. Они живут в Подмосковье, но видимся мы с ними редко. И разговариваем в основном только по праздникам.

Если честно, когда её номер высветился на экране, я испугалась: вдруг я забыла какой-то семейный праздник? Может, забыла кого-то поздравить с днём рождения?

– Алло? – осторожно произнесла я.

– Лиза… Где папа?

– Я не знаю… То есть на работе… Хотя он сегодня же поехал в… А… А что?

– Я не знаю, – сказала тётя, – я не знаю, лучше позвони маме.

Что-то звучало в её голосе… У меня заныло в груди.

Так бывает, когда смотришь кино. И вдруг в голове щёлкает: бац-бац! И понимаешь, что угадал, чем закончится фильм. В общем, что-то где-то внутри меня щёлкнуло: бац! И заныло.

Я позвонила маме. Недоступна.

Я позвонила Ирке.

– Я у ученика, – прошипела сестра в трубку и отключилась.

Я позвонила папе. Недоступен. Я снова позвонила тёте.

Я как будто неслась на салазках. Вниз! Вниз! Дыхание перехватывает, по телу мурашки, но ты несёшься вниз. Вжих!

Тётя не подошла к телефону. Вжих!

Снова мама… Снова папа… Ирка. Это не сложно – долбить всех звонками по мобильному. Просто выбираешь имя из списка контактов и долбишь. Это примерно как резать апельсин.

Наконец мама позвонила сама.

Голос у мамы был такой, словно она бьётся в когтях у хищной птицы.

Она захлёбывалась словами. Словами и слезами.

– Его! Забрали! Только что! Забрали!

– К-куда, мама?

– В тюрьму!

– Почему в тюрьму? Как в тюрьму? Его же не должны были… Он же просто так в суд ездил… Поддержать своих… Он так говорил… Мама!

– Забрали! Только что! Увели!

Мы молчим.

– Когда его отпустят?

– Если приговор подтвердят… Через пять лет…

Мама замолкает. Не слышно даже всхлипываний. Кажется, она просто онемела от ужаса. Я тоже молчу. Слёз нет.

– Прямо из зала суда взяли и забрали, – сказала мама чётко. – Прямо в белом свитере. Господи…

Надо прояснить.

Необходимо прояснить.

Папа всегда был в ладу с миром. У нас в семье есть разделение.

Мама с миром борется. Точнее, с его несправедливостями. Исправляет его ошибки. Я от мира прячусь. Ирка – и борется, и прячется, и ладит. Когда что. На работе – борется. На учёбе – прячется. С Костей, своим бойфрендом, – ладит, конечно. Но вообще иногда и прячется. Это если ругаются.

Но папа…

Папа у нас всегда со всеми ладит. Даже с Костей. А это, между прочим, не так просто. Мама говорит, что, когда Бог создавал Костю, человеческий материал закончился, и пришлось использовать дерево.

– Ну уж, ну уж, – примиряюще говорит папа.

– Это ты из жалости к Ирке, – спорит мама. – Она в него как дурочка влюбилась.

Но папа защищает Костю не из-за Иры. И не из-за самого Кости. Из-за себя. Потому что папа не переносит конфликты.

– Знаешь, кто я, Муськин-Пуськин? – спрашивает он у меня. – Я ручеёк. Любой камень обегу. И если надо – могу в землю уйти.

– Конечно, – ворчит на это мама, – это я у вас – бульдозер.

– Ты – двигатель прогресса, – говорит ей папа.

Он у меня мастер – найти такие слова, чтобы и человеку было приятно их слышать, и чтобы это было правдой.

Когда папа был маленьким, он был страшно мнительным. Когда он делал себе бутерброды перед сном, то спрашивал у своего папы, моего дедушки:

– Папа, а мне хватит двух бутербродов, чтобы не умереть от голода?

– Ты так хочешь есть? – спрашивал дедушка.

– Нет, но я же не буду есть всю ночь. Вдруг я за это время умру от голода?

– Не умрёшь, – успокаивал его дедушка. – Двух – вполне хватит.

Бабушка эту историю терпеть не может. Ей кажется, что она о том, как папа голодал в детстве. Но она совсем не об этом… Она о том, как папа переживает за всё на свете.

Например, когда он учился в школе, бабушка оставляла ему на кухне обед. Куриную лапшу. А папа, как любой ребёнок, терпеть не мог нормальную еду. И потихоньку выливал суп в унитаз. А сам мазал хлеб вареньем, лопал и читал книжки.

Но бабушке он никогда не говорил, что не ест лапшу. Он боялся её обидеть.

Правда, однажды бабушка обнаружила целёхонькую куриную лапу в помойном ведре. Но это не потому, что папа решил её обидеть.

– Просто книжка была интересная, не хотелось далеко от неё уходить, – объяснял мне папа, рассказывая эту историю.

– Ну конечно, – ехидничает мама, – просто кому-то было лень тащиться до унитаза.

– А бабушка сильно обиделась? – спрашиваю я в этот момент.

– Дело не в том, что я обиделась, – говорит обиженно бабушка, – а в том, что я за него переживала. Что он такой худенький и ничего не ест. Готовила так, чтобы посытнее ему было.

– И что, никак его не наказала? – удивляется Ирка.

Она считает, что всех детей необходимо наказывать как можно строже. Это потому, что на своей практике в институте она успела повидать настоящих детей.

– А как же, – говорит дедушка, еле сдерживая смех, – заставили съесть эту куриную лапу из ведра.

– И остальные три лапы доесть, – шепчет папа мне на ухо. – Они ведь мне четырёхлапых кур варили. Чтобы посытнее.

Моя мама – бухгалтер. Мама любит две вещи. Порядок и цифры. Я понимаю, что это какая-то карикатура на бухгалтера. Но это правда.

Она действительно больше всего на свете любит, чтобы во всём был порядок.

Она постоянно что-то моет, протирает спиртом, пылесосит, выбивает пыль, относит в химчистку, расставляет по порядку, выстраивает рядами, укладывает по убыванию или возрастанию.

Как она «Икею» с её ящичками и коробочками обожает, это что-то! Папа говорит, им надо придумать такой комод, куда можно убрать не только все вещи, но и нас двоих, каждого – в свой ящик. Тогда у мамы не будет мучений, куда нас девать, пока она моет пол на выходных. А мама говорит, что у неё мучений и так нет. Выгнала нас на улицу гулять – и хозяйничай.