Поздравляю, желаю счастья - Канни Меллер Страница 21

У нее снова стал мечтательный вид.

— Никогда не встречала такого необычного человека, как он. А когда я оказалась у него дома…

Она умолкла на полуслове и стала теребить пуговицы на кофте.

Я не понимала, чего она стесняется. Может быть, она стеснялась и там, дома у парня, с которым вместе работала и который потом стал моим папой? Вдруг она подняла глаза, взгляд у нее был восторженный.

— Этот запах я почувствовала уже в прихожей. Острый, сильный запах. В кухне стояла картина, над которой он работал. Повсюду виднелись банки с краской и кисти. Он открыл окно, но я не видела ничего, кроме этой картины.

— Что там было? Ты помнишь, что было на этой картине? — я не могла скрыть возбуждения в голосе.

— Помню ли я? Да она до сих пор у меня перед глазами. Огромный дуб. Казалось, ему тысяча лет, но он был живой! Ветви словно шевелились, и чем дольше я смотрела на него, тем больше он напоминал человека.

— Где она сейчас, эта картина?

— Спроси у папы. Не понимаю, почему он перестал рисовать…

— Но картину же он не мог выбросить? Если она была гак хороша?

— Не знаю, не знаю… — вздохнула она. — Мне и вправду жаль, что картина исчезла. Тебе бы она понравилась, Элли. Мы могли бы повесить ее над диваном. Если честно, я думаю, что папе этим и следовало заниматься в жизни — живописью. Человек, который пренебрегает своим даром, становится несчастным.

Я вскочила и бросилась в гостиную.

— Где твоя картина? На которой дуб?

Он поднял голову от газеты и растерянно посмотрел на меня.

— Мама рассказала о том, как вы вместе работали на почте. Как она пришла к тебе домой, а ты рисовал огромный дуб. В кухне.

— Ах, та картина! — он засмеялся. — Она не удалась.

— Но я хочу ее увидеть, — упрямо повторила я. — Ведь где-то она должна быть?

Он задумался.

— Кажется, я отдал ее соседу, который сделал из нее столешницу.

— Какому соседу? Где?

— Успокойся, не здесь. И как его звали, я не знаю.

— Ну давай же, Рулет! Вспоминай!

Он помрачнел.

— Прости, я не хотела…

— Значит, она и об этом рассказала?

Я грустно кивнула.

— Ты был такой храбрый — первым бросился в воду… — начала было я, но у него сделался очень несчастный вид.

— Неважно, что говорили другие. Больнее всего было слышать, как она кричит «рулет!» Это было самое ужасное. Мне хотелось лечь и умереть.

— Она нравилась тебе уже тогда?

— Нравилась? Да я любил ее. Только так и можно было назвать это чувство.

Я обняла его: уж я-то понимала, что он имеет в виду.

На следующее утро мы встали рано. Папа спешил на поезд в Умео [4]. Мама помогла ему собрать чемодан, Она была счастлива, хоть папа и уезжал на дне недели Первые две недели в качестве представителя фирмы «Вивамакс». В Умео его должен был ждать служебный автомобиль.

— Папа, будь осторожнее на дороге! — попросила я, обнимая его. — Не сбей лося! Их легко не заметить, особенно в сумерках.

— Буду стараться, — ответил он.

— И если кто-то не захочет покупать лучшее лекарство века, помни, что ты не виноват!

— Конечно, им же хуже!

Несколько недель подряд лил дождь. Осень стала вязкой как смола. Хотелось забыть обо всем и свернуться клубочком рядом со свечкой или у буржуйки в домике на дереве.

Я помогала Ругеру чинить крышу его жилища. Однажды, придя к нему после школы, я застала его сидящим на полу с очень серьезным видом.

— Настала пора, — произнес он.

— Что? — не поняла я.

— Я хочу познакомиться с твоей семьей.

Я тоже присела и задумалась, растопырив пальцы в шерстяных носках.

— Может, не сейчас…

— Ты всегда так говоришь! — ответил он, слегка раздраженно. Никогда прежде я не замечала у него такого тона.

— Ладно, давай, но сейчас дома только мама.

— И она сидит там одна, пока ты здесь?

Об этом я не подумала — вдруг маме и вправду было одиноко?

— Едем к тебе домой, прямо сейчас, — сказал Ругер, поднимаясь. Он потушил огонь в буржуйке — уходя, он никогда не забывал это сделать. Иначе дерево могло сгореть.

Когда мы покидали парк, было уже темно.

На асфальте мигали отражения красных автомобильных фар. По дороге к метро Ругеру пришла в голову еще одна неожиданная мысль:

— Может быть, сначала зайдем к Лу?

— Сейчас не приемное время, — ответила я.

— Но мы же члены семьи! К тому же, мы можем забраться в окно.

— Спасибо, больше не хочется, — отказалась я, вспоминая, с каким ужасом карабкалась по пожарной лестнице в прошлый раз.

Стеклянные двери открылись — нас впустили. Дежурная узнала меня, но на Ругера посмотрела вопросительно. Он с улыбкой поздоровался и слегка поклонился, тряхнув волосами: это произвело на нее благоприятное впечатление.

— Я предупрежу ее, — сказала дежурная и удалилась.

— А почему нельзя просто войти? — прошептал Ругер.

Я пожала плечами.

— Так положено. Может быть, для того, чтобы пациент мог отказаться от посещения, если не хочет никого видеть.

Теперь в палате Лу был телевизор: она сидела у стены, поджав коленки, и смотрела детские передачи.

Я представила Ругера, и Лу смущенно взглянула на него.

— Скоро начнется «Рождественский календарь», — произнесла она, нарушив затянувшееся молчание.

— Здорово, — отозвался Ругер.

— Начнется, но только через месяц, — сказала я, немного стыдясь того, что моя сестра ведет себя как ребенок.

— Через пару недель, — неожиданно возразил Ругер. Я и не думала, что он так хорошо помнит, когда начинают показывать «Рождественский календарь».

— Тебе тоже нравится? — спросила Лу, чуть порозовев.

— Сейчас у меня нет телевизора. Но я помню, как смотрел «Календарь» в детстве.

— Можешь приходить и смотреть здесь, — быстро произнесла Лу.

Я надеялась, что Ругер и без расспросов начнет рассказывать о своем детстве, но Лу явно сгорала от нетерпения. Она с любопытством посмотрела на него:

— А ты открывал окошки в рождественской коробке с шоколадом раньше времени, чтобы посмотреть?