Оранжевый портрет с крапинками - Владислав Крапивин Страница 23

— Фиг вам, — сказал я.

Мои проволочные конвоиры сердито заскрежетали и сильнее вдавили колючки. А Хозяин ничуть не разозлился.

— Ну и ладно. Ну и так знаем... Хе-хе. Пяткин-то Лев Эдуардыч про тебя все данные сообщил. Вот так, хороший ты мой...

Вот оно что!

— Гад он, ваш Пяткин, — искренне сказал я. — Пьяница проклятая, всю совесть за бутылку продал. Шпион...

— Хе-хе, кому шпион, а кому надежный помощничек. Он у меня на тебе премию заработал, так что не отпирайся.

Я кипел от злой обиды и молчал.

— Ну и молчи, — покладисто проговорил Хозяин. — Все одно судить будем. Степа, давай принадлежности.

Колючий болван, который стоял в сторонке, со скрежетом полез в заднюю дверь троллейбуса и оттуда вывалил железную бочку. Подкатил, поставил перед Хозяином, как стол. Потом... потом приволок и положил на бочку громадный, как у палача, топор! С полукруглым зазубренным лезвием и кривым топорищем.

Вот тут я перепугался. Весь ослабел даже. И дышать перестал.

— Хе-хе, — обрадовался Хозяин. — Поржавела железная решимость-то, а?

— Ничего не поржавела... — слабо сказал я.

— Да ты не боись, — утешил он. — Топор-то, он так, для авторитету. Голову я тебе рубить не буду, что я, зверь кровожадный какой-нибудь? А вот постегать тебя придется, железной крапивой. — Он опять ржаво и отвратительно хихикнул. — Такой сорт специальный, очень для воспитания подходящий.

— У вас у всех одно и то же на уме, — бессильно огрызнулся я, вспомнив тетю Тасю.

— Хе-хе, — обрадованно отозвался Хозяин. — А уж опосля того дела браслет тебе для послушания... Степа, давай-ка.

Безобразный Степа, переваливаясь, побежал к темной опушке и вернулся с чем-то черным, длинным и колючим в лапе.

И тогда я рванулся!

Я боялся унижения не меньше, чем топора, и отчаянно дернулся из ржавых когтей. Они разодрали мне руки от плеч до кистей, но я взмыл над поляной и с высоты, не чуя боли, радостно и освобожденно заорал:

— Эй ты, ржавая кадушка! Взял, да? ! Фашист паршивый! Прыгни сюда, я оборву тебе завязки на подштанниках!

Он и правда запрыгал! Забегал по поляне, хлопая чувяками, и несколько раз подскочил. Я снизился метров до трех и плюнул ему на макушку. И попал! Он завизжал, замахал кулаками, заорал:

— Хулиган! Спускайся, а то хуже будет!

Я захохотал. Знал, что хуже не будет.

Но... ведь и лучше не будет. Ключик-то у Хозяина. И заперты наглухо все ржавые браслеты...

Хозяин все бегал по кругу, ключик серебристой искоркой вздрагивал у него на груди.

И еще что-то сильно сверкало внизу. В траве. У передней стенки троллейбуса. Может, еще один ключик?

Мысль была, конечно, совершенно глупая, но я все же спикировал к земле. Хозяин со злорадным воплем кинулся на меня и, конечно, не успел: я взвился опять. Однако за секунду мне удалось разглядеть, что блестит среди травяных стеблей осколок стекла. Наверно, от разбитой фары.

У расколотых стекол всегда острые края...

А шнурок у ключика совсем тонкий.

Ну, давай, Славка, думай. Решайся...

Конечно, отпереть браслет на Хозяине я не сумею. Он со своими ржавыми дураками десять раз успеет меня скрутить. Но есть же другие браслеты! На Насте, на Глафире, на Степаниде. Был бы ключик!

— Спускайся лучше добром! — опять завопил Хозяин. Он стоял задрав голову и все тер ладонью лысую макушку.

Я сказал ненатурально и плаксиво:

— Ага, "спускайся". Чтобы вы меня отлупили, да?

Он сразу учуял новые нотки в моем голосе. Торопливо пообещал:

— Не буду, не буду! Да что ты! Пошутил это я... Ты спускайся, поговорим, обсудим все. По-хорошему, значит...

— Мне ваш ключик вовсе и не нужен, — обиженно сообщил я с высоты. — Пяткин вам наболтал, а вы этому пьянице и поверили... А я и не за ключиком прилетел, я хотел у вас колдовать научиться, вот...

— Ну и хорошо, ну и давай! — суетился он. — Я ведь чего... Я, конечно... это... научим! Ты давай, лети вниз-то... А? Ну, не боись.

— Ага, "не боись"... А эти дураки опять полезут. И так всего исцарапали!

— Степа, Федот, Кузя! Брысь! — гаркнул Хозяин, и прислужники торопливо полезли в троллейбус. Хозяин опять задрал голову.

— Ладно... — сказал я. И почти со скоростью падения опустился перед троллейбусной кабиной. Сел. Правой ладонью быстро накрыл стеклянный осколок, а левой вцепился в согнутую коленку и громко ойкнул.

Хозяин быстро засеменил ко мне.

— Ой, — опять сказал я. — Кажется, ногу подвернул. И в пятке-колючка. Посмотрите, пожалуйста.

Хозяин сокрушенно закачал головой и наклонился надо мной, как добрый дядюшка. Ключик закачался у меня перед глазами. Я вцепился в него, потянул, а краем стекла полоснул по шнурку. И с добычей в кулаке рванулся вверх.

Хозяин страшно, нечеловечески завизжал. Запрыгал. Проволочные болваны стремительно выкатились из троллейбуса.

Но я уже летел к опушке леса! Мчался изо всех сил!

Только... Что это? Непонятная тяжесть перевернула меня вниз головой. Я задрыгал ногами и брякнулся в траву у железных уродливых кустов.

Почему? Ох, балда, это же ключик! Я забыл, что с посторонними вещами летать нельзя, даже с самыми маленькими. Ключик совсем крошечный, а для меня все равно что якорь.

Но не мог же я его бросить!

А Хозяин и его колючие балбесы уже подбегали. Хозяин визжал:

— Шпана! Ворюга! В лапшу искрошу, сопляк паршивый!

И я по земле бегом ринулся в чащу ржавого леса...

Ну, как про это написать? Если бы мне кто-нибудь раньше сказал, я и сам бы не поверил, что смогу пробиться сквозь такую режущую, рвущую, колючую жуть. Но я пробивался. Гнилое железо листьев полосовало меня острыми краями. Лианы из колючей проволоки раздирали рубашку и кожу. Трухлявая железная чешуя прилипала к лицу и сыпалась за ворот. Но я не останавливался. Потому что за мной, не догоняя, но и не отставая, ломились через лес Хозяин и его слуги. Хозяин уже ничего не кричал. Я слышал только сиплые выдохи и скрежет.

Я телом пробивал в ржавых зарослях просеку. Как тяжелый пушечный снаряд. Я так и твердил себе: "Я снаряд, я из стали, мне ничего не страшно, мне ничуть не больно, вперед! " Я заставлял себя думать об этом без передышки. Потому что если бы я подумал о другом: о том, что тяжело дышать, и о том, какой длинный путь, и о том, сколько у меня царапин и порезов, тогда я сразу упал бы. Но я снаряд! Мне никем нельзя больше быть! Снаряду — не больно! Снаряд — вперед!..

Не знаю, случайно ли я выбрал тогда путь... То есть знаю, что не случайно. Потому что сквозь боль, сквозь ржавый бред несколько раз пробивалось воспоминание о дяди Борином компасе. Белый наконечник стрелки словно вспыхивал впереди, и я, не размышляя, мчался именно к нему. А может быть, это мне уже потом казалось, когда вспоминал?