Зима и лето мальчика Женьки - Наталья Ковалева Страница 24

— А теперь наш воспитанник Евгений Бригунец исполнит песню композитора Матвея Блантера…

«Какого Блантера?! — успел подумать Брига. — На пластинке вроде грузин был!»

Но Музак уже вскинул руки над клавишами и замер, творчески печальный, только пальцы трясутся, да лавровым листом воняет более обычного.

Женька взялся за микрофон, единственный, а потому заезженный донельзя. Тот отчаянно зафонил. Музак испуганно обернулся, но Брига уже начал:

— Слава борцам, что за правду вставали!

Музак дернулся: по всему выходило, что тональность, взятая им, на порядок ниже звонкого мальчишеского голоса. Нервные пальцы скакнули через ряд клавишей и кинулись догонять удравшую песню. Брига подождал, промычал, типа так задумано. И подхватил уже в такт с Музаком:

— Партию нашу они создавали…

И чуть не подавился: перенервничавший музыкальный руководитель играл что угодно, только не вариант, предложенный Женьке к изучению. Мелодия скакала теперь чересчур высоко, печальной торжественности не было и в помине. И Брига радостно вывел уже на пределе:

Микрофону такие высоты и не снились; он завизжал, инструктор брезгливо задергал бровями, но директор застыл истуканом со скорбной миной, только коленкой дергая в такт шустрой мелодии. Все вроде утряслось, но тут Брига начал второй куплет:

— Партия наши народы споила…

Музак вдруг замер.

— Сплотила! — зашипел, забыв про пианино.

Инструктор поперхнулся. Грохнул смехом строй детдомовцев.

— В братский единый союз трудовой, — невозмутимо пропел Брига.

— Хватит! Хватит! — взвыл инструктор. — Ты нарочно? Да? Вы слышали? Да?

У Владлена по шее пошли алые пятна, но он спросил безмятежно:

— Что, Александр Викторович?

— Партия наши народы споила! — рявкнул инструктор.

— Правда?

Строй воспитанников уже не ржал — он гоготал, бушевал, хрипел… Перепуганные воспитатели метались, успокаивая детей. Но по рядам от понявших к непонявшим пошла гулять случайная, невольная шутка; кто-то остроумный сходу добавил еще две строчки, заменив «братский единый союз» на совершенно нецензурное.

Инструктор сорвался с места, следом засеменил Владлен Николаевич, обернулся на ходу, выразительно кивнул в сторону Бриги. Женька понял: карцера не избежать.

Карцер по науке назывался «комнатой временной изоляции». Ох, как бы удивился Брига, да и остальные дети, узнай они, что цель этой комнаты — помочь перевозбужденным воспитанникам привести свое психическое состояние в норму. Видимо, именно с этой целью окно здесь закрасили темно-зеленым, точно в женской бане, и наглухо зарешетили. Сквозь него даже солнечный свет казался призрачным, точно прошедшим сквозь толщу воды; может, поэтому, а может, из-за невыводимой плесени на сырых стенах, остряки звали карцер аквариумом. Сегодня рыбкой работал Брига. Вторая койка пустовала, впрочем, узник был несказанно рад этому. Обычно ее временно занимал кто-либо из старшаков, и забрасывали его для посильного вразумления провинившегося середняка или младшака старым дедовским способом. Следы таких бесед не сходили долго, но с воспитателей взятки гладки, ну, поссорились дети, что с них взять.

Впрочем, Бригу не трогали: брезговали. Он был вне закона, вне общего стада. Ох, как ему хотелось, чтоб кто-нибудь не выдержал — кинулся драться, разбил бы стеклянный колпак отчуждения. Но нет, не разбил бы… Колпак поднялся и похоронил бы обоих. Неприкасаемые…

На ум пришел пацаненок, славный такой:

— А что такое символ?

— Символ, блин… Это такая фигня, на которую все смотрят и думают о чем-то ином. Вот я пацан, вроде Брига, а на самом деле — символ полного дерьма. И ты меня не трожь — замажешься, вонять будет.

Брига перевернулся на спину, закинув руки под голову (подушек в карцере не было, простыней тоже — только матрас и байковое одеяло). «А что такое символ?» — мальчишка смотрел доверчиво, у новичков всегда такие глаза. Но ничего, поживет, будет глядеть по-другому. Вот пару раз середняки погоняют, Рыжий врежет…

«А интересно, — подумал Брига. — Когда-нибудь так будет, чтоб не били совсем? Как в Алениных книжках… Как там? Один за всех, и все за одного. Мсье д’Артаньян, я вызываю вас на дуэль! Я приношу извинения, если погибну ранее, чем смогу сразиться с вами. Один за всех, и все за одного. Один против всех. И все на одного. Наверное, если кто-то взял бы да и сказал: «Я больше не буду бить младших!», то старшаки точно его бы отлупили. А младшаки смотрели бы. А может, не смотрели бы… Может. Надо подумать».

Брига закачался на пружинистой сетке, мурлыча под нос:

— Партия наши народы споила…

И далее, согласно вольному детдомовскому переводу.

Алексей Игоревич курил нервно, жадно. Брига проглотил слюну. У него было еще четыре «Беломорины», но ведь пока до них доберешься…

— С начала проиграть?

— Не стоит. Не стоит. Ты сегодня ел?

— Ел, — сказал торопливо.

Он мог бы ухватиться за предложение, пустить слезу: мол, с карцухи, хлеб и вода… С кем-то другим — да, легко! А с Алексеем Игоревичем — не мог.

— А почему спросили-то? — поинтересовался Женька.

— Я хочу понять, что у тебя в голове, что? Там должна быть музыка, но там что-то другое и, видимо, крайне важное. Я не хотел тебя обидеть. Но если ты голоден, то мне тебя проще накормить, чем впустую терять время…

— А почему голоден-то? Жрал я сегодня эту… толченку и котлеты.

Алексей Игоревич промолчал. То, что мальчишка весь в своих мыслях, он понял, но расспрашивать не стал: знал и то, что ничем не сможет помочь, и то, что мальчик все равно ничего не расскажет, пока сам не захочет.

— Пойдем-ка чай пить!

В просторной квартире Алексея Игоревича все стены были увешаны грамотами и фотографиями. Вот сам педагог; вот мальчишки с баянами. Пацаны чуток постарше Бриги, затянутые в хвостатые фраки, с бабочками на горле. Они наверно не витали в облаках, не думали о котлетах, серьезные ребята…

— Алексей Игоревич!

— Слушаю! — отозвался преподаватель уже из кухни.

— А почему вы решили, что я о своем думаю?

— Я не решил — я знаю. А если б и не знал, баян бы рассказал: он ведь чувствует все, понимаешь? Он живой, он дышит. Вот смотри, сколько есть инструментов различных: струнные, клавишные, духовые, — но дышат только баян, гармонь, аккордеон. Вот сколько лет живу, столько и удивляюсь. Да, живой. Ты вот сегодня все верно делал, но — как бы тебе объяснить? — схематически, что ли… То есть заученно. Вот в «Дождике» через терцию скаканул — и не заметил. А дождик у нас легкий, летний дождик, не надо его превращать в снегопад. А раз к низам потянуло, значит, и мысли тяжелые… Верно, Бриг?