Юность Розы - Луиза Мэй Олкотт Страница 26

В одно ясное утро Роза уже заняла свое обычное место, собираясь читать историю французской революции и со страхом думая о том, как трудно ей выговаривать длинные имена. Мэк, бродивший по комнате, как слепой медведь, вдруг остановил ее, резко спросив:

– Какое сегодня число?

– Седьмое августа, кажется.

– Больше половины каникул уже прошло, а я наслаждался только одной неделей! Это ужасно! – воскликнул он.

– Да, это так, но со временем вы все наверстаете.

– Может быть, я и смогу все наверстать. Неужели этот старый дурак доктор думает, что я буду еще долго тут сидеть?

– Конечно, пока вашим глазам не станет лучше.

– Что он сказал, когда приходил в последний раз?

– Я не видела его, вы знаете. Могу я начать читать? Это, кажется, очень интересно.

– Читайте, мне все равно, – и Мэк лег на диван, опустив голову на подушку.

Роза собралась с духом и бойко прочла главы две. Она полагала, что совершенно правильно выговаривает трудные имена, поскольку Мэк ни разу ее не поправил. Девочке казалось, что он слушает с большим интересом. Но вдруг, не дождавшись, пока Роза дочитает фразу до конца, Мэк вскочил с дивана и сказал взволнованно:

– Остановитесь! Я все равно ничего не слышу, переведите на минуту дух. Мне надо кое-что спросить у вас.

– Что такое? – встревожилась Роза.

На душе у нее было тяжело, и голову переполняли печальные мысли, и теперь ей показалось, что Мэк это чувствовал. Следующий его вопрос показал девочке, что она не ошиблась.

– Послушайте, кузина, вы обязательно должны мне ответить.

– Пожалуйста… – начала Роза умоляющим голосом.

– Вы должны мне сказать правду, или я сорву эти повязки и стану смотреть на свет, пока у меня хватит сил, – и он приготовился исполнить свою угрозу.

– Я скажу! Скажу, если только знаю ответ; но ради Бога, не делайте ничего ужасного, – воскликнула девочка в отчаянии.

– Отлично! Слушайте и будьте откровенны, не так, как другие. Доктор, когда был в последний раз, нашел, что мои глаза в плохом состоянии. Не правда ли? Мама не скажет мне этого, а вы должны сказать.

– Да, Мэк, – ответ был едва слышным.

– А!

Больше он ничего не сказал, но Роза видела, как кузен крепко сжал губы и глубоко вздохнул. Он мужественно перенес удар и через минуту спросил твердым голосом:

– А когда, по его мнению, я буду в состоянии начать заниматься?

Тяжело было отвечать на этот вопрос, но она должна была это сделать, так как у тети Джейн не хватало духу сказать правду, а дядя Мэк прямо попросил Розу объявить бедному мальчику приговор врача.

– Еще через много месяцев.

– Сколько именно? – спросил он жалобно.

– Может быть, через год.

– Целый год! А я думал за это время приготовиться к поступлению в колледж, – и Мэк, отодвинув повязку, впился в Розу глазами, которые сразу же начали слезиться, едва их коснулся свет.

– У вас впереди еще много времени, надо запастись терпением и довести лечение до конца, или глаза опять начнут болеть и тогда будет еще труднее их вылечить, – проговорила Роза, сдерживая слезы.

– Этого не будет! Я хочу учиться. Просто шарлатанство – лечить так долго. Доктора рады держать своих больных взаперти. Но я этого не позволю, клянусь, я не позволю! – и он принялся комкать ни в чем не повинную подушку, как будто это был бессердечный доктор.

– Ну, Мэк, послушайте меня, – начала Роза, стараясь быть спокойной, хотя голос ее дрожал, а сердце готово было выпрыгнуть из груди, – вы знаете, что испортили глаза тем, что много читали при свечах и в сумерках. И теперь вы расплачиваетесь за это, так сказал доктор. Вы должны быть очень осторожны и исполнять все, что он вам прикажет, иначе вы ослепнете.

– Нет!

– Да! Это – правда. Доктор считает, что только полнейшее бездействие и спокойствие может излечить вас. Я понимаю, что это ужасно; но мы все будем помогать вам; я буду читать вам целые дни напролет; буду прислуживать вам – одним словом, делать все, чтобы облегчить ваше положение.

Тут она замолчала, так как было очевидно, что кузен ничего не слышит. Слово «ослепнете» так поразило его, что он уткнул голову в подушку и лежал так тихо, что девочка испугалась. Несколько минут она сидела без движения, придумывая, как бы утешить Мэка, и от души желая, чтобы дядя Алек пришел к ней на помощь, как обещал. Вдруг послышалось сдержанное рыдание. Страшной болью отозвалось оно в сердце Розы; вполне сочувствуя бедному мальчику, она понимала, какой вред приносят глазам слезы. «Французская революция» упала на пол, и кузина, быстро вскочив со своего места, подбежала к дивану, опустилась на колени и проговорила с материнской нежностью:

– Милый мой, ради Бога, не плачьте. Это так вредно для ваших глаз. Поднимите голову с этой горячей подушки, дайте я освежу вам голову. Я понимаю, как вам это тяжело; но, пожалуйста, не плачьте. Я буду плакать за вас, для меня это не вредно.

Говоря это, она осторожно вытащила подушку и заметила следы слез, которые красноречиво свидетельствовали о том, как глубоко был огорчен Мэк. Он был тронут ее сочувствием, но как бы мальчик ни хотел выразить свою благодарность, он только вытер слезы рукавом сюртука:

– Не беспокойтесь, больные глаза всегда слезятся. Я совершенно спокоен!

Но Роза дернула Мэка за рукав:

– Не трогайте глаза этой толстой шерстяной материей; я сейчас сделаю вам компрессы, и боль сразу утихнет.

– Да, глаза у меня и в самом деле горят. Будьте так добры, не говорите другим мальчикам, что я вел себя как ребенок, – прибавил он, со вздохом покоряясь своей сиделке. Роза быстро сняла с его глаз повязку и приложила к ним мокрый платок.

– Конечно, я ничего не скажу! Но на вашем месте всякий был бы расстроен подобным известием. А вы храбро перенесли его, я вас уверяю, а когда вы освежитесь, вам станет намного легче. К тому же, ведь это только на время! Пусть вы пока не сможете учиться, зато вольны развлекаться в свое удовольствие. А потом будете носить синие очки, как забавно, правда?

И, придумывая разные утешительные слова, Роза продолжала ставить примочки на глаза больного, а его голову сбрызнула лавандовой водой. Пациент спокойно лежал с грустным выражением лица.

– Гомер был слеп, Мильтон [15]тоже, но несмотря на это они стали знаменитыми, – мрачным тоном сказал он скорее самому себе, потому что даже синие очки не вызвали у него улыбки.

– У папы была прелестная картина, на ней были изображены Мильтон с дочерью, пишущей под его диктовку. Эта картина мне очень нравилась, – заметила Роза.