По-настоящему - Екатерина Болдинова Страница 26

Мама и папа говорят, что дела, подобные делу Дика, при отсутствии свидетелей и улик раскрыть очень сложно. «Должно очень сильно повезти, – сказал папа, – чтобы удалось найти нужную ниточку». Если бы я знала, что сделать для этого, – сделала бы. Не должно быть так, чтобы убийцы расхаживали на свободе…

23 февраля 2000 года

Вот и снова праздник. В школе, как обычно, девочки поздравляли мальчиков. Татьяна не преминула поцеловать Стёпу. Я даже ощутила в тот момент что-то похожее на ревность. Впрочем, я ведь знаю, что Татьяна никогда не простит мне Стёпино внимание. Забавно, она, похоже, считает, что это я за ним ухаживаю, а не он за мной.

Я поздравила Стёпу, подарила ему «Место встречи изменить нельзя» – его любимый фильм. Он был очень доволен. После школы мы немного посидели в кафе. Потом Стёпа проводил меня до Олиного дома. Она не пришла в школу, и я хотела её проведать. К счастью, Ирина Петровна с ней. Так что она не даст Оле сделать какую-нибудь глупость…

Вечером праздновали дома. Всё время говорили о Димкином возвращении… Так хочется, чтобы он поскорее был с нами!

25 февраля 2000 года

Димка приехал! Неожиданно, на три дня раньше! УРА!!!

26 февраля 2000 года

Мой брат вернулся! Вчера вечером, когда все уже были дома, раздался резкий звонок в дверь.

Димка всегда звонит как-то особенно, его звонок отличается от папиного или маминого. Но тут никому и в голову не пришло, что это может быть он. Мы с мамой переглянулись. Кого это принесло в девятом часу? Все как-то нервно зашевелились. Папа пошёл открывать. Мы с мамой выглянули в коридор. На пороге стоял… небритый, усталый, серьёзный и очень-очень родной Димка! Сколько слёз было, сколько радостных прыжков по квартире – не опишешь! Я носилась по дому как безумная. Мы с мамой чуть не задушили его в объятиях. Мама плакала. Я тоже.

…Знаешь, почему-то сразу вспомнилась картинка из детства… Мне пять лет, Димке тринадцать. Выходной день, Мама стирает бельё. На кухне вкусно пахнет борщом. Ждём папу. Он уехал в командировку, и мама очень нервничает, что его так долго нет. Тогда папа ещё не был судьёй. Уже потом, много лет спустя мы с братом узнали, почему та командировка была такой тревожной: отец экспедировал оружие, и на поезд ожидалось нападение. И вот раздаётся звонок в дверь, а на пороге стоит мой папка, усталый и небритый. И в руках у него – охапка роз для мамы…

И вот теперь то же самое с братом. Он всё такой же родной и любимый, только… далёкий. Я очень сильно это чувствую. Он не особо расположен рассказывать о Чечне. Но и того, что я услышала, хватило, чтобы понять, насколько там страшно.

К счастью, из этой командировки вернулись все. Никто не погиб. Но что стало с их душами?

27 февраля 2000 года

Мы с Димкой ездили на кладбище, к Машиной могилке. Я рассказала ему об Оле и Дике. Дима даже не поверил сначала. А потом сказал: «Знаешь, я… дураком был тогда. Стыдно вспомнить… Прости меня, сестрёнка». Меня душили слёзы. Слишком много было в его словах чувств, от которых я сама до сих пор пытаюсь убежать.

«Когда видишь смерть каждый день, к ней начинаешь относиться по-другому. Не привыкаешь, нет. Просто становишься немного черствее. Мне нужно было понять это, чтобы захотеть жить снова», – сказал Дима. Мне кажется, он прав. Теперь я точно знаю – он ездил в Чечню не за смертью, а за жизнью. Это был своего рода выкуп – кровь за кровь. Так надо было. Иначе он просто не смог бы жить дальше.

Он сильный. Теперь – сильнее, чем когда-либо. Брат всегда казался мне очень взрослым, но сейчас в нём ощущается то, что называется «жизненным опытом». «Ты изменилась, – сказал он мне. – Внешне – всё та же девочка, а когда начинаешь говорить, кажется – совсем взрослая… Только по-прежнему любишь игрушки».

Я точно знаю, Димка никогда не забудет того, что случилось. И уже никогда не будет таким задорным и счастливым, как раньше. Меня это не радует, но и не пугает, ведь я и сама стала за это время другой. Иногда мне кажется, что за последние полгода я превратилась из шестнадцатилетней девчонки в двадцатилетнюю девушку. Кто бы ещё сказал, хорошо это или плохо?

2 марта 2000 года

История с Петровским получила продолжение. Или уже завершение (я так на это надеюсь!).

Сегодня после уроков ко мне подошла Наташа. Мы со Стёпой как раз собирались прогуляться по набережной перед моим занятием с репетитором, но у Наташи на лице было такое отчаяние, что я, пусть и с большой неохотой, отказалась от этого плана.

– Пожалуйста, сходи со мной в поликлинику. Я боюсь идти одна, – прошептала Наташа мне на ухо. Я похолодела. Это могло значить только одно: у неё задержка.

– Наташа? – громко воскликнула я. Она кивнула. Мы поняли друг друга без слов.

Я не знаю, кому из нас было страшнее. В поликлинику (да, в детскую поликлинику) мы пришли вместе. Уселись на кушеточке у двери с надписью: «Детский гинеколог». Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно, как сказал кто-то из великих.

Я не задавала вопросов. Просто сидела рядом и держала Наташку за руку. А что ещё я могла сделать? Отыскать Петровского и набить ему физиономию? Я бы с радостью, да только ведь не он один виноват… Через час напряжённого ожидания в очереди Наташа прошептала: «Ришка, мне так страшно…» Я обняла её. «Я не хочу, не хочу ни ребёнка, ни аборт, понимаешь? Я дура, сама во всём виновата, но ребёнок при чём? Я не хочу, не хочу…»

…Почему-то вспомнилась Стёпкина статья и его категоричные высказывания об абортах. Тогда мне казалось, что он прав на сто процентов. Теперь – нет… «Что ты будешь делать, если..?» – хотелось спросить мне. Но я молчала, понимая, что она и сама ещё не знает ответа. В одном я была уверена: этот путь я пройду с ней вместе, до самого конца, куда бы он нас ни завёл. Там, под дверью кабинета гинеколога, я поняла, что тоже виновата в случившемся. Ведь это я врала Наташиным родителям, ходила с ней в театр, писала письмо Петровскому. Я была с ней, я знала, на что она решилась, но не отговорила её, ничего не рассказала её маме. Да, я стала бы Наташке врагом на всю оставшуюся жизнь, но может быть, это «предательство» спасло бы её от такого чудовищного испытания.

Наконец приветливая женщина-врач пригласила нас в кабинет.

– А можно я с подругой зайду? – еле слышно спросила Наташа. Вид у неё был такой несчастный, что растрогал бы даже матёрого бандита.

Врач бросила на меня быстрый взгляд. Оценила, что мы с Наташей явно обычные девушки традиционной сексуальной ориентации.

– Заходите, – с мягкой улыбкой сказала она.

Мы зашли в кабинет. Наташка вполголоса стала рассказывать свою историю. Врач задавала вопросы, Наташа отвечала, и с каждой фразой её голос становился всё тише. Наконец доктор предложила ей пройти на осмотр.

– Я думаю, это нервное, – успокаивающе сказала мне врач, когда Ната вышла. – У девушек вашего возраста такое возможно.