Истории про девочку Эмили - Люси Мод Монтгомери Страница 3

В сгущающихся сумерках она подбежала к дому, горя желанием поскорее занести свое «описание» в амбарную книгу, прежде чем картина увиденного хоть немного поблекнет в ее памяти. Она уже знала, как именно начнет… первая фраза, казалось, сама возникла в уме: «Холм позвал меня, и что-то во мне отозвалось».

На просевшем пороге дома ее ждала Эллен Грин. Эмили была так полна счастьем, что любила в тот момент всё и всех, даже толстых и ничтожных. Она обхватила колени Эллен и крепко прижалась к ним. Эллен мрачно взглянула в восторженное личико, на котором волнение зажгло слабый розовый румянец, и с тяжким вздохом сказала:

— А ты знаешь, что твоему папаше осталось жить только неделю или две?

Эмили стояла совершенно неподвижно и смотрела вверх, в широкое, красное лицо Эллен — так неподвижно, словно вдруг обратилась в камень. Ей самой казалось, будто она в самом деле окаменела. Она была так ошеломлена, словно Эллен наотмашь ударила ее. Румянец на ее лице угасал, зрачки расширялись, пока, почти скрыв радужные оболочки, не превратили ее глаза в черные озера. Перемена была столь разительной, что даже Эллен Грин стало не по себе.

— Я тебе об этом говорю, так как считаю, что самое время тебя предупредить, — сказала она. — Я вот уж несколько месяцев твержу твоему папаше, чтоб он тебе сказал, а он откладывает да откладывает. Я ему говорю: «Вы ж сами знаете, как она все принимает близко к сердцу. Случись вам упасть однажды замертво, это ее убьет, коли она не будет подготовлена заранее. Ваш долг — подготовить ее», а он говорит: «Ну, Эллен, времени еще достаточно». А сам ни разу даже словечка тебе не сказал. Поэтому, когда доктор вчера предупредил меня, что конец может теперь наступить в любой момент, я сразу решила: я сама сделаю то, что следует, и намекну, чтоб тебя подготовить. Боже ж ты мой! Детка, да не смотри ты так! За тобой будет кому приглядеть. Родня твоей мамаши позаботится о тебе: как бы там ни было, семейная гордость Марри заставит их это сделать. Они не допустят, чтобы кто-то из их родни голодал или жил из милости у чужих — хоть даже твой отец всегда был для них хуже отравы. У тебя будет хороший дом — уж получше, чем здешний. Так что ни капли не волнуйся. А что до твоего папаши, так ты должна радоваться, что он обретет покой. Он умирал медленной смертью последние пять лет. Он скрывал это от тебя, но он великий страдалец. Люди говорят, что сердце у него разбилось, когда твоя мамаша померла — так это на него нежданно-негаданно свалилось: и болела-то она всего три дня. Вот почему я хочу, чтоб ты знала, к чему дело идет, и чтоб не расстроилась вконец, когда это случится. Боже ж ты мой! Эмили Берд Старр, да не стой ты и не гляди так! У меня от твоего взгляда мурашки по коже! Не ты первая остаешься в детстве сиротой, не ты последняя. Постарайся быть благоразумной. И, смотри, не приставай к своему папаше насчет того, что я тебе сейчас сказала. Ну, заходи, заходи в дом, не стой на сыром воздухе, а я тебе печеньица перед сном дам.

Эллен шагнула с порога, собираясь взять девочку за руку. Но Эмили вдруг вновь обрела способность двигаться… она не вынесет, если Эллен хотя бы дотронется до нее — теперь. С неожиданным, пронзительным, горестным криком она увернулась от руки Эллен, метнулась к двери и взлетела по темной лестнице на второй этаж.

Эллен покачала головой и вразвалочку направилась обратно в кухню.

— Ну, так или иначе, а я свой долг исполнила, — бормотала она. — Он все только говорит, что времени достаточно, да откладывает, пока не помрет, а тогда уж с ней будет не совладать. А так у нее теперь есть время привыкнуть к этой мысли, и через день-два она оправится. В похвалу ей надо сказать, девочка она бойкая… и в этом ей повезло, если учесть все, что я слыхала про Марри. Уж ее-то им будет не так легко затюкать. Да и кое-что от их фамильной гордости в ней есть; это поможет ей все перенести. Хотела бы я послать также и всем Марри весточку, что он умирает, но на такое мне, пожалуй, не решиться. Трудно сказать, что он мог бы сделать в таком случае… Ну, я остаюсь здесь до самого конца, и винить мне себя не в чем.

Мало кто из женщин поступил бы так — при той жизни, что приходится здесь вести. Как этого ребенка тут воспитывали! Стыд и срам! Никогда даже в школу не посылали. Ну, я не раз говорила ему, что я об этом думаю… так что моя совесть чиста, и это единственное утешение… Эй, ты, Сэл, как тебя там, убирайся отсюда! А Майк-то где же?

Эллен не смогла найти Майка по той причине, что он в это время был наверху вместе Эмили, которая, сидя в темноте на своей кроватке, крепко сжимала его в объятиях, терзаемая безысходным отчаянием, она находила что-то утешительное в прикосновении к его мягкому меху и круглой бархатистой голове.

Эмили не плакала; она неподвижно смотрела прямо в темноту, пытаясь собраться с духом и до конца понять то ужасное известие, которое сообщила ей Эллен. У нее не было никаких сомнений: какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что Эллен не солгала. Ох, почему бы и ей, Эмили, не умереть вместе с папой? Она не сможет жить без него.

— Я на месте Бога такого не допускала бы, — прошептала она.

Она сознавала, что очень нехорошо с ее стороны так говорить. Эллен сказала ей однажды, что нет худшего греха, чем обвинять в своих бедах Бога. Но теперь ей было все равно. Может быть, если она окажется очень грешной, Бог поразит ее внезапной смертью, и тогда они с папой по-прежнему будут вместе.

Но слова прозвучали, а ничего страшного не произошло… только Майк устал оттого, что его прижимают так крепко, и вывернулся из ее объятий. Теперь она осталась совсем одна — наедине с этой ужасной жгучей болью, которая, казалось, завладела ею целиком и в то же время не была болью телесной. Ей никогда не избавиться от этой боли. Она даже не сможет облегчить эту боль, написав о ней в старой желтой амбарной книге. В этой книге она писала о том, как уехала из Мейвуда ее любимая учительница воскресной школы, и о том, как трудно заснуть, когда хочется есть, и о том, что Эллен назвала ее «полоумной», когда услышала, как она говорит о Женщине-ветре и о «вспышке»; и после того; как все эти события были описаны, воспоминания о них уже не причиняли ей страданий. Но теперь… об этом нельзя было написать. Она даже не могла побежать за утешением к папе, как побежала, когда сильно обожгла руку, схватившись по ошибке за раскаленную кочергу. В тот вечер папа держал ее на коленях, и рассказывал ей разные истории, и помогал переносить боль. Но папа — так сказала Эллен — умрет через неделю или две. У Эмили было такое чувство, словно Эллен сказала ей об этом много, много лет назад. Хотя, конечно же, прошло никак не больше часа с тех пор, как она играла с Женщиной-ветром на пустоши и любовалась молодым месяцем в розовато-зеленом небе.

«Вспышка никогда больше не придет снова… это невозможно», — мелькнуло у нее в голове.

Но Эмили унаследовала немало прекрасных качеств от своих благородных предков… унаследовала способность бороться, страдать, жалеть, глубоко любить, радоваться, терпеть. Все это было в ней, и все это отражалось во взгляде ее лилово-серых глаз. Наследственная стойкость пришла ей на помощь в эту минуту. Папа не должен догадаться, что Эллен уже обо всем рассказала ей… это причинило бы ему боль. Она, Эмили, должна молчать и любить папу — ах, до чего крепко! Любить его всё то недолгое время, пока он еще с ней. Она услышала, как он закашлялся, поднимаясь по лестнице. Скорей! Она должна быть в постели, когда он поднимется к ней. Эмили разделась так быстро, как только позволили ей окоченевшие от холода пальцы, и забралась в маленькую кроватку, стоявшую у открытого окна. Весенняя ночь окликала ее своими нежными голосами, Женщина-ветер насвистывала под свесами крыши, но Эмили ничего не слышала. Ведь феи живут только в Царстве Счастья; не обладая душами, они не могут войти в Царство Горя.