Про Бабаку Косточкину-3, или Все ноги из детства - Анна Никольская Страница 3

И такая меня жалость к маме взяла! Такая жалость! Что я возьми и ляпни:

— Фантазёр ты, папочка! — И противным голосом добавил: — И неудачник!

Причём ляпнул я это, заметьте, не когда-нибудь после дождичка в четверг, на седьмые лунные сутки, а теперь! Когда кругом сплошные Сюртуковы-Балалайкины! Эти засланцы из дружественной нам семьи!

Бабака смотрела на меня так, как будто она меня сейчас укусит. Но меня уже было не остановить.

— Только и можешь, что сочинять небылицы! Да не было у тебя никакого интересного детства! Что там вообще могло быть интересного, тридцать лет тому назад? Всё интересное только сейчас начинается! Да и то если денег хватит на это интересное! А у тебя не то что детство серенькое, у тебя зрелость! Зрелость и та какая-то мышиная!

— Мышиная? — повторил за мной папа трясущимися губами. — Ты что, старик?

— Вот именно — мышиная! — добивал я любимого папу. — И у тебя, и у нашей мамы, и у меня скоро такая же будет! У меня даже компьютера приличного нет! А велик?

— К-какой велик? — заикается папа.

— «Школьник»!!! Из твоего, между прочим, интересного детства!

— Перестань! — сказала мама с сереньким, как потолок и вся наша жизнь, лицом. — Как тебе не стыдно?

— Мне? Стыдно?! Ну, знаете ли! Это ему должно быть стыдно! — Я ткнул пальцем в папу.

Бабака подозрительно молчала. Обычно она с удовольствием участвует в семейных сценах. Но тут нет.

И вдруг я встретился глазами с Сюртуковыми-Балалайкиными. В этих глазах была не просто муха — там их были целые стаи, этих мух. То есть рои или что у них бывает?

И эти мухи, я по глазам видел, ужасно спешили к себе домой. К мамочке Сюртуковой-Балалайкиной, чтобы рассказать ей про всё. Про то, что я тут сейчас наговорил. Наговорил своим собственным ртом про своего собственного папу!

— Что за крики? — На кухню вошла заспанная Аделаида, моя младшая сестра.

На ней была синяя пижама в Чебурашку и пилотский шлем. Она всегда в нём спит.

— Ну, нам пора, — сказали Артур и Август. — Баиньки. Спокойной ночи.

И они ушли, оставив в тарелках недосоленную курицу и прихватив с собой солонку.

А мы остались — папа, мама, Бабака, Ада и я.

Я посмотрел на папу. Он сидел на табурете с ногами. Он, по-моему, даже уменьшился в размере, пока я выступал. И как-то поблек — весь целиком, точно его стёрли ластиком.

И я не мог больше на него такого смотреть.

Я убежал в свою комнату.

И хлопнул дверью.

Я запрыгнул в постель, даже не раздеваясь.

И накрылся сверху одеялом.

А потом я моментально уснул.

А когда я проснулся, то…

То увидел, что уже утро.

Я посмотрел на часы с Микки-Маусом, мои любимые до сих пор: 08:00.

Ой! Почему меня никто не разбудил?

Я же на первый урок опоздал! На биологию! Мне классная, Цецилия Артуровна, голову оторвёт!

— Ма-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — закричал я, как умею только я. — Ты почему меня не разбуди-и-и-и-и-ла-а-а-а-а?

— А мамы нет, — сказала Аделаида. — Она на симпозиуме.

— На каком ещё симпозиуме?

— «Поиски космических сигналов искусственного происхождения», — отрапортовала сестра.

— Что ты болтаешь, Ада?

Я соскочил с кровати и запрыгал по комнате в поисках джинсов. Но искать их долго не пришлось. Потому что они были не где-нибудь в пределах видимости, а прямо на мне. Я так всю ночь и проспал одетый. Даже кроссовки с меня не сняли! А ещё родители называются.

И вот, пока я скакал по своей комнате, я увидел такое, от чего у меня внутри, как говорится, всё оборвалось.

Это была совсем не моя комната. Более того, это была не моя сестра, вы только подумайте! Передо мной стояла совершенно посторонняя лохматая девочка. Ей было лет шесть — я решил по бантикам, — не больше. И на ней была точно такая же синяя пижама в Чебурашку, как у моей Ады! А губы у девочки были в чём-то красном. Только шлема не было.

Я похолодел.

— Ты кто? — спросил я у неё.

— Юля Репях, — представилась девочка.

— А что ты тут делаешь?

— Играю с Манюней. А в садике карантин, а мама уехала на симпозиум, а рассольник в баночке. Я одна, — вывалила на меня всё это девочка.

— А Масяня где?

— Вот. — Она протянула мне лохматую куклу какого-то доисторического вида. — Только она Манюня.

У Манюни было голубое платье и всего один глаз.

Меня передёрнуло.

— Поиграешь с нами? — Девочка улыбнулась, и у неё оказалось всего несколько зубов.

Что за шутки, вообще?

Я ничего не понимал. Меня что, пока я спал, подсунули в другую семью? Спящего? Но кто? Или как я тут оказался? Неужели от меня, пусть не подарка, отказались родители?

Я вдруг вспомнил вчерашнее. Ужас. Неужели я теперь не своего отца сын?

Я как следует огляделся. Комната казалась какой-то знакомой. Немытое окно, лепнина на потолке, витражная дверь с котом.

Точно! Это же моя комната! Только кто-то переклеил обои — зелёные, в одуванчик. А у меня были со Спанч Бобом, жёлтые. И кровать как будто не моя, не икеевская. Коврик над ней с потёртыми лебедями. Допотопный телик на трёх ногах. И откуда тут вместо моего компьютерного столика этот гроб на колёсиках?

— Куда вы дели мой комп?! — закричал я. Это же неслыханно! Я к своему компьютеру даже папу не подпускаю.

— Куда, я тебя спрашиваю, вы его спрятали?! — некрасиво закричал я на девочку.

Не по-мужски.

Девочка хлопнула глазами, шепнула: «Мамочки!» — и зарыдала.