Зима и лето мальчика Женьки - Наталья Ковалева Страница 3

— Как тебя зовут?

— Женька! — выпалил мальчик, но тут же торопливо поправился: — Воспитанник Бригунец.

Алену, как впрочем, любого новичка, удивляла манера обращаться к детям: «воспитанник такой-то». Само это слово, тяжелое, неподъемное для детского языка, отделяло их от звенящего яркого детства — такого, каким оно представляется начитанным взрослым. Так межа, поросшая бурьяном, отделяет нетронутую зелень лугов от черной пахоты. Мальчик, сам того не зная, разом перемахнул эту границу, и именование себя «воспитанником» уже ничего не изменило.

— Женька, — повторила Алена и поднялась, опершись на неожиданно сильную руку.

Неделю спустя ее вызвали к директору. Владлен Николаевич возвышался над лакированной столешницей, и Алене он показался похожим на гипсовую статую Ильича — такой же массивный, неподвижный и величавый, — и девушка одернула себя, устыдившись.

— Алена Дмитриевна, Бригунец не подарок. Упрям. Наказания, даже карцер, на него никакого действия не оказывают. И если он решил, что небо красное, а земля желтая в синюю клетку, его уже никто не переубедит. Мальчишка, бесспорно, музыкально одарен. Но учится весьма средне, читать не желает, на зарядку опаздывает, на политинформации откровенно спит. Ознакомьтесь, — швырнул он на стол «Личное дело № 1335». — И мой вам совет: не выделяйте никого. Эти дети иначе понимают любовь. Наследственность, знаете ли.

Вместе с дипломом им, выпускникам педагогического института, вручили плакаты. Строгая учительница, вокруг счастливые лица ребятни, такие красивые лица! И надпись: «Всюду светлые, красивые мы сады откроем детские, чтоб веселая, счастливая детвора росла советская!»

Алена понимала, что скорее всего устаревшая наглядная агитация пылилась на складе, занимая место. Вот и нашли повод избавиться, всучив ее будущим историкам, но картинка была исполнена солнца, музыки, счастья — и девушка повесила ее над кроватью.

После разговора с Владленом Николаевичем она написала в углу: «Настоящий педагог не имеет права заводить любимчиков». Поставила восклицательный знак, подумала и добавила еще два.

Утром она улыбалась всем детям совершенно одинаково. А глазами упорно искала Женьку Бригунца.

Женька замер у освещенной витрины универмага. За стеклом застыли манекены: мужчины в костюмах с галстуками, женщины в коротких юбках и пиджаках с немыслимо широкими плечами, в широкополых шляпах. Они напоминали мальчику инопланетян: слишком чистые и красивые для темного городского ноября. Женька представил себе, как однажды он вырастет, заработает много денег и купит Алене и пиджак, и юбку, и шляпу. Наверное, она обрадуется.

— Ну что, погнали? — подмигнул он расплывчатому отражению.

Отражение подмигнуло в ответ, запустило руку за пазуху и поправило под ремнем Аленину книжку.

И когда Женька прикоснулся к гладкому переплету, ему внезапно стало стыдно. Непростой разговор у них вышел в пятницу. Всю дорогу, пока добирались на дребезжащем троллейбусе, и потом, пока шли мимо гаражей и пятиэтажек, он думал, что бы такое сказать Алене, чтоб не показаться ей совсем несмышленым малышом. У взрослых парней разговоры другие. Сказал…

— А я знаю, чего вы одна! — возвестил он, бросая в таз очищенную картофелину.

Алена отвлеклась от приготовления салата и удивленно вскинула брови:

— Ну, и почему же?

И Женька ляпнул:

— Да кто же вас трахнуть решится, вы ж такая, такая… красивая. Таких, поди, и это… нельзя.

Алена как-то сникла и растерянно опустилась на табурет.

— Это у вас «трахнуть» называется?

— Да, — серьезно подтвердил Женька. — Ну, не только так. Много там словечек разных: натянуть, загнуть.

— Загнуть?

— Поиметь, загнать, палку кинуть, — перечислял он самозабвенно.

Хлоп. Теплая ладошка, пахнущая луком, зажала рот накрепко:

— Женечка-а-а! Нельзя так про любовь! Пони-ма-ешь?!

Он вырвался из плена и усмехнулся по-взрослому, как Санька Кастет, когда про такие дела рассказывал:

— Любить? Ха! Пусть Бобик любит, когда ему Жучка не дает, — и для убедительности сплюнул.

— Жень, — робко начала Алена, но мальчика уже несло.

Он смело выкладывал ей все, что знал о любви, услышанное, подслушанное, сотни раз пересказанное старшими младшим, обросшее немыслимыми подробностями, и грязью, тяжелой, как суглинок на проселочной дороге.

— Женя! Стоп! — Алена хлопнула по столу раскрытой ладонью. — Ты не такой. Ты понимать должен. Хотя, что это я — маленький ты еще…

«Маленький?!» — Женька оторопел… Он ведь так старался! Хотел, было, сказать, что он уже сам пробовал, хотя… что врать-то!

Уставился испуганно на Алену. Сейчас она соберет его вещички и…

Девушка отобрала у него нож:

— Сядь. Ты поговорить об этом хочешь? Давай поговорим.

— Чего уж, поговорим… — вяло согласился Женька, понимая и то, что свалял дурака, и то, что отступать некуда — поди, решит Алена, что он трус или так, языком молол; и уверенно продолжил:

— Че не поговорить, раз такой базар сложился. Видал я, как наши тут Катьку Гусеву из десятого класса…

— Женька! — взвилась девушка, и ее глаза, обычно безмятежные, сошлись в узкую презрительную щелку. — Не дело мужику языком трепать! Катьку, Маньку… Видел, слышал. Даже если сам, потому что и сам будешь. Все это нормально, но никогда… — ее указательный палец с розовым ноготком закачался перед глазами оторопевшего Женьки: — Ни-ко-му! Усек?

— Усек. Я ж не знал. Старшие все, кто, кого. Все говорят.

— Дураки потому что, подлецы и негодяи.

— Подлецы? — слово было непривычным, из другого, киношного мира.

— Подонки и трепачи! — отрезала Алена. И осеклась. — И я хороша. Кто им говорил-то? А мамы и папы рядом нет. Да, Жень, ты молодец, что не побоялся.

— Я ничего, я ж не знал… — бормотал мальчик, но Алена уже не слушала.

Она встала и заметалась по комнате, вскидывая руки:

— Господи! Говорить об этом надо. Кричать! Вы же другие, вас любить никто не учил. Никто! Вы же не знаете, что такое любовь! А как знать будете, если вас никто и не любил?! Пришли ненужными, живете ненужные, одинаковые. Курточки одинаковые, стригут одинаково, мыслить учат одинаково. Штампуют, без души, без сердца, только тело. А тело чаще всего грязь и похабщину знает. Но ведь есть же душа? А, Женька, есть душа?

— Есть, — согласился он, не понимая.

— Любовь… Как тебе объяснить-то. Вот ты меня любишь?

— Тебя? — Женька опешил.

Он мучительно вспоминал все, что знал про любовь. У Кольки из девятого класса с Лизкой любовь, так они по всем углам лижутся. Она вроде как залетала от него. Так говорили. Но… Алену?..