Кольцо принца Файсала - Бьярне Ройтер Страница 3

– Вот тут ты ошибаешься, – огрызнулся Том, – пускай эта испанская крыса сама о себе хлопочет.

Самора сильно наклонилась вперед, так что почти легла на стол.

– Что получится, если смешать глоток благородного вина, крепкого рома и чистейшей ключевой воды?

Том закрыл глаза и покачал головой.

– Нечто непригодное для питья. Бурда, короче.

Ответ, кажется, развеселил Самору.

– Ты только что описал сам себя, Том Коллинз, – старуха хрипло расхохоталась.

– Самого себя? Это что, загадка такая или ты просто шутишь?

– Ни то и ни другое. На твоей ладони я вижу косую линию, говорящую о благородстве крови, треугольник непорочности и две параллельные линии подлости. В твоих жилах намешаны голубая кровь аристократа, ключевая вода и бурлящая кровь пирата. Как ты и сказал – самая настоящая бурда.

– Что за вздор ты несешь, – фыркнул Том. Уж он-то знал своих предков: ни пиратов, ни аристократов среди них не было. Однако чистую ключевую воду он воспринял благосклонно.

Самора улыбнулась.

– Расскажи мне, какие планы у тебя на эту ночь?

– Я думал, ты сама мне об этом расскажешь, но раз ты спрашиваешь, то изволь – мои планы все те же, что и пять прошедших ночей подряд.

Самора ободряюще кивнула ему, и Том, понизив голос, рассказал ей о своих поисках на море. О своих долгих головокружительных погружениях и о надежде найти сокровище с затонувшего корабля, которое сможет изменить жизнь его семьи. Все его мечты были об одном: как он сполна рассчитается с сеньором Лопесом, а на прощанье отвесит ему такой крепкий пинок под зад, что тот уже навряд ли когда сядет.

– Сокровища, значит, – поддразнила его гадалка, – доски, подсвечники и пушечные ядра. В море полно этого добра. Да еще фарфор, какого ты никогда и не видывал, драгоценности, сияющие так, словно их сорвали прямо с ночного неба, башмаки с золотыми пряжками… А еще рубины и алмазы, которые сверкают, словно клык в пасти пирата.

В таверне стало тихо. Том откашлялся.

– Какого еще пирата? – пробормотал он.

Гадалка усмехнулась:

– Единственного достойного упоминания. Ч. У. Булля.

– Ты видела его? – прошептал Том.

– Я все видела, Том, и увиденное сделало мой глаз белым, а мой земной путь – тяжелым. Для верности все же стоит добавить, что клык тот не из благородных камней. Это всего лишь прогнивший зуб.

– Ты имеешь в виду того самого Ч. У. Булля?

– А тебе интересно, Том?

– Так ты видела его или нет?

Гадалка довольно зачмокала.

– Я даже сидела с ним за одним столом. Его бриг бросил якорь в миле от Гренады. Меня позвали к нему, и мы распили с ним лучший ром, который я когда-либо пробовала… Капельку его я до сих пор храню в дупле своего зуба. Белый, как зубик у ребенка, ром был сварен из отборнейшего сахарного сиропа.

– Ворованный, полагаю?

– На судне Булля ничто не было ворованным, – огрызнулась Самора. – У него даже ремень был сделан из человеческой кожи, а гребень для волос он вырезал сам из кости одной немецкой графини, чье мясо было засолено и съедено каннибалами, которые служат на борту. Когда я увидела Булля, он был совсем без одежды, голый, закутанный лишь в свой любимый флаг, черный, тот самый, где капитан чокается со Смертью в образе скелета. Как ты понимаешь, Булль продал свою душу дьяволу.

– Жаль, что они тебя не съели, – фыркнул Том.

– Да что тут есть, кожа да кости, а команда капитана Булля любит что помясистее.

Том зачарованно уставился в пространство.

– А он в самом деле так ужасен, как о нем говорят?

– Он – худший из твоих ночных кошмаров, а в его команде собраны самые кровожадные пираты, которые когда-либо бороздили просторы семи морей. Их всего тридцать девять, и у всех, от штурмана до кока, по девять пальцев на руках. Капитан показывал мне свою коллекцию. Она хранится у него в каюте в специальном шкафчике, где за дверкой на крючках висят все тридцать девять отрубленных черно-синих пальцев.

Том уставился в потолок, мечтательно улыбаясь.

– Но теперь послушай-ка, что я тебе скажу, Том Коллинз, – прошептала Самора, – послушай и хорошенько запомни, потому что и тебя настигнет искушение.

– Искушение?

– Да, искушение. Твоя вечная страсть к золоту скоро даст о себе знать, но ты не поддавайся. Вместо этого лучше вспомни о тридцати девяти пальцах и подумай о тех тридцати девяти пиратах, которым суждено доживать свою жизнь с черной дыркой на руке. Эти люди никогда больше не станут прежними, ибо правду говорят, что в среднем суставе безымянного пальца моряка живет его страсть к золоту.

С этими словами старуха поднялась, обошла стойку и налила себе еще стаканчик вина. Затем она открыла дверь таверны и вышла в ночь, из самого сердца которой лился изумрудно-зеленый свет. То светилось само море.

– Знаешь ли ты, как появилась тьма? – спросила Самора. – Нет, не знаешь. Однажды, давным-давно, в мире не было ни тьмы, ни ночи, ни сна. Жизнь была подобна нескончаемому дню без тревог и волнений. Никто не считал часы и недели, не было границ между вчера, сегодня и завтра. И еще не ведая, что это такое, все живое грезило о черном покрывале ночи.

На этих словах Самора подмигнула Тому и продолжила мягким, почти усыпляющим голосом:

– И тут появился зеленый пеликан, а он, как тебе, должно быть, известно, умнейшая птица. Он прослышал о том, что бывают сумерки и рассветы, и выхватил из речного потока ночь, и принес ее в мир. Тут появились тукан, колибри и попугай, а следом за ними – броненосец, муравьед и тапир, и наконец пришел пятнистый ягуар, хищник, что охотится в ночи. И представь себе, Том, он съел этого зеленого пеликана. Вот почему у нас есть ночь и день и почему никто из людей никогда не видел зеленого пеликана. То, что ушло, уже никогда не вернется обратно. Поэтому береги свой безымянный палец, Том Коллинз.

– И это все, что ты можешь сказать четырнадцатилетнему парню? – недовольно проворчал Том и сплюнул.

– Да, – пробормотала гадалка и натянула капюшон на голову, – это плата за твою грязную воду, и, кстати, четырнадцать тебе исполнится только в ноябре. Ложь липнет к твоему языку, Том, но плюешься ты далеко, так что, глядишь, и правду выплюнешь. Хотя тебе это простительно. Когда ты родился, на пристани в бухте лежали семь крокодилов. Чтобы умилостивить их, мы кидали в воду рыбу. Они бросились за ней в море, только пятеро выжили в драке.

Самора поглубже надвинула капюшон и вздохнула.

– Прощай, юный Коллинз, – сказала она, – никогда не слушай геккона и остерегайся Пояса Ориона, ибо это единственное из ночных созвездий, что желает тебе зла.

Том сидел в комнатушке с низким потолком, которую он делил со своими матерью и сестрой. Здесь хранились их собственные пожитки, в том числе коллекция редких камней, которые Том нашел на берегу и на морском дне. Еще он хранил здесь старый кожаный ремень отца и морскую карту, которая, насколько Тому было известно, охватывала большую часть мира. Карта эта была самодельной и едва ли могла пригодиться в плавании, зато на ней были отмечены крестиками лучшие места для рыбалки в прибрежных водах. Европа была изображена здесь в виде остроносого тапира, на которого, по мнению художника, походило большинство испанцев. Сама же Испания выглядела как едва заметная бородавка на теле континента, равного половине Африки, пестрящей изображениями длинноногих жирафов и рычащих львов. Между Карибами и Африкой художник изобразил пять больших судов, одно краше другого, и на самом большом из них – трехмачтовом галеоне – был нарисован отважный капитан с огненно-рыжими волосами и ослепительной абордажной саблей за поясом.