Муха и влюбленный призрак - Евгений Некрасов Страница 3

Но Бобрищев оставил дочери не просто деньги — не бумажки с орлом, а заводы и торговые конторы, пристани и шаланды. Во главе дела стояли двена­дцать управляющих. Олюшку они знали, будущего опекуна — нет, и справедливо опасались, что этот временный человек все разворует, разорит, набьет себе карманы и уйдет.

Бобришевскую рыбу ела половина России, от царской семьи до каторжан. Двенадцать управляю­щих были небедными и очень влиятельными людь­ми. Им удалось затянуть суд на целый год. Когда Олюшке исполнилось семнадцать лет, закон позволил ей самой выбрать себе попечителя, а это совсем не то, что опекун. Попечитель не мог распоряжаться Олюшкиной судьбой и Олюшкиными капиталами. Он опытный советчик, ни больше ни меньше. Моло­дая хозяйка во многом зависела от своих управляю­щих и выбрала себе в попечители одного из них.

Только не думайте, что Олюшка была марионет­кой в руках этих двенадцати. Несколько лет спустя она поймала попечителя на воровстве и уволила без скандала, подарив золотые часы.

Но вернемся назад, в 1901 год. Суд закончился, двенадцать управляющих празднуют победу, «опеку­ны» остались ни с чем, но успокаиваться не собира­ются. А миллионщице Олюшке семнадцать, и у нее жених, сын простого рыбака. История не сохранила его имени. Газеты писали «крестьянин Рыбаков», «пятиклассник Рыбаков».

Маша подумала о своих мальчишках — какие из них женихи? А ведь уже в восьмой перешли.

— Ему было девятнадцать лет, — добавил Евгень Евгеньич.

— Второгодник, — хрюкнул Иванов.

Историк даже не посмотрел в его сторону и объ­яснил для остальных:

— Это и был Белый Реалист. Олюшку он знал с детства и, как говорили, был с ней во время того шторма, когда их шаланда чуть не разбилась о камни. В газетах его называли сиротой. Я думаю, Белый Реа­лист учился урывками не по глупости, а из-за того, что зарабатывал на жизнь. Тупицу Олюшка не полю­била бы.

— Так она его любила? — удивилась Маша. — За­чем же тогда он застрелился?

Историк развел руками:

— Слишком лакомым куском было бобрищевское наследство, и слишком беззащитной казалась Олюшка. Родственники затеяли новый суд: мол, по­смотрите, она же ненормальная — папины шаланды раздарила, особняк отдала училищу, в женихи себе выбрала не то прохиндея, не то идиота. И при этом, как наш Иванов, говорили, что в девятнадцать лет поздно учиться в пятом классе, стало быть, у Белого Реалиста не все дома.

Тут уже речь шла не о том, что наследница Бобрищева мала, а о том, что она душевнобольная. Если бы суд это признал, опекун мог навсегда завладеть Олюшкиными заводами.

Новый судебный процесс длился полгода. Вызы­вали врачей-психиатров, опросили десятки свидете­лей. Многие подтвердили, что дочь миллионщика вела себя, как простолюдинка. Вспоминали и тот по­павший в газеты случай, когда она торговала бычка­ми на базаре.

— А Лев Толстой был графом и землю пахал, — вставила Маша.

— Вот именно! — подхватил историк. — В те годы многие образованные люди шли в народ: занимались простым трудом, открывали школы для крестьян­ских детей. Олюшкины причуды не казались бы та­кими странными, если бы она выбрала себе другого жениха. Поэтому Белый Реалист и решил уйти из ее жизни. Даже по сегодняшним меркам он был ей не парой. Представь ну хоть свою маму и матроса с пятью классами. О чем они будут разговаривать? Куда пойдут, если ему хочется на футбол, а ей — на кон­церт Чайковского?

Никто не видел, как застрелился Белый Реалист.

На мысу между Торговой и Каменной пристанями нашли пробитую пулей фуражку со следами крови. Она зацепилась за куст над обрывом. Полиция реши­ла, что тело Белого Реалиста унесло море.

Гибель влюбленного не остановила Олюшкиных врагов. Совсем наоборот! Они заявили, что Белый Реалист спрятался, надеясь пристыдить судей мни­мым самоубийством. Но многие поняли, что Белый Реалист был не пройдохой, мечтавшим жениться на деньгах. Олюшкин выбор уже не казался странным. Да, миллионщице ничего не стоило найти себе бога­того и образованного жениха. Труднее найти любя­щего и верного.

Месяцем раньше двенадцать управляющих выпи­сали из Германии старого профессора Вернике, све­тило мировой психиатрии. Он прибыл на следующий день после гибели Белого Реалиста и произнес в суде речь из одной фразы: «Господа, любовь не нуждается в лечении». Весь зал встал перед Олюшкой, одетой в траурное платье. Да, если бы он приехал на день раньше... — вздохнул историк. — Ценой своей жизни Белый Реалист спас Олюшкино состояние, но сделал ее несчастной. До старости она ходила на мыс, где нашли простреленную фуражку.

— Олюшкин мыс! — подсказала Маша. — Да, с тех пор его так называют... А еще интерес­но, что все Олюшкины враги плохо кончили. Один разорился дотла, другой запил, третий проигрался в карты и то ли утонул, то ли сам утопился. Начали по­говаривать, что здесь не обошлось без Белого Реали­ста. Мол, душа самоубийцы не может попасть в рай, а наказания адом не заслужила, вот и бродит по земле, помогая влюбленным и расправляясь с их врагами.

Самые злые потоки дождя схлынули, мама вклю­чила «дворники». Стало видно, что джип стоит в луже.

— Увязли. Я не могу толкать, у меня нога сломан­ная, — довольным голосом сообщил Иванов.

— И вы молчали?! — забеспокоилась мама. — Сейчас мы в больницу...

— Нога у него сломана лет десять назад, — сказал Евгень Евгеньич. — Все никак не заживет, особенно когда надо работать.

— Зажить зажила, но мозжит в непогоду, — объ­яснил Иванов.

Мама завела мотор, и мощный джип легко вы­брался из лужи. Иванов поджал губы, как будто его оскорбили.

— Я так и не поняла, зачем он застрелился, — сказала Маша. — Ну, отобрали бы у Олюшки ее заво­ды. Многие и без заводов живут.

— Хотел жениться на богатенькой, а номер не прошел. Он и — того, — рассудил Иванов.

— Он думал о любимой, — сказал Евгень Евгень­ич. — Что мог предложить рыбак дочери миллионе­ра? Копаться в огороде и рыбой на базаре торговать?

— Он думал о себе, — сказала мама. — Женщина может расстаться с заводом, чтобы не расставаться с любимым. Только не всякий мужчина примет такую жертву. Просыпаться, смотреть в облупленный пото­лок и думать: «А ведь она жила во дворце и все отдала ради меня». Этот Белый Реалист просто снял с себя ответственность и бросил девушку. Она даже замуж не вышла.

— Он поступил по-мужски, — заключил Дед, и с этим все согласились, хотя каждый по-своему пони­мал, что такое мужской поступок.

— Так, значит, призрак Белого Реалиста обитает в подвале? — Дед обернулся и через спинку сиденья посмотрел на коробку. — Замок?

— Сейфовый. Четыре каленые сувапьды! — важно пояснил Иванов.

Маша подумала, что завхоз сам похож на непо­нятную и противную сувальду: суется везде.

— Я приглядел замок попроще, — добавил Ива­нов, — а Евгень Евгеньич уперся: только этот. Даже своих денег приплатил.