Таврический сад - Игорь Ефимов Страница 30

— Дина Борисовна, давайте все!

— Хорошо, — сказала Дина Борисовна, поднимая руку. — Давайте все. Мы сделаем вот что. Пусть каждый снимает маленький кусочек. Что-нибудь такое, что ему самому понравится в нашем городе или дома — где угодно. А потом мы подумаем, как их всех склеить, чтобы получился фильм. Тут главное, чтобы каждый снял что-нибудь любимое, — тогда все получится хорошо.

— Чур, я первая! — крикнула Сумкина. — Я сниму нашего Тобика — он мне очень нравится.

— А я — салют.

— Мотокросс!

— Футбол!

«Ну уж нет, — подумал Глеб. — Только не Семенову».

— А можно, у нас дома новый приемник — очень красивый?

— Лучше телевизор, если что-нибудь интересное.

— Только не торопитесь, — сказала Дина Борисовна. — У вас еще будет время подумать. Нужно выбрать самое лучшее, — ведь один только раз. Поняли?

— Поняли, — хором ответили ребята.

— А теперь слушайте внимательно, — я буду объяснять, как нужно обращаться с аппаратом.

Вечером в спортзале занимались гимнасты. Несколько жильцов из дома напротив сидели у своих окон и с удовольствием смотрели через улицу на ребят, как они прыгают и раскачиваются на кольцах, будто это были какие-нибудь настоящие соревнования на первенство города или вообще футбол. После гимнастов должны были заниматься фехтовальщики; они уже толпились в дверях и в нетерпении позвякивали рапирами, а жильцы в доме напротив оглядывались и подзывали других, — очевидно, говорили, что сейчас будет еще интереснее.

— Ну, ребята, на сегодня все. Построились, — скомандовал тренер. — В раздевалку шагом марш!

В раздевалке Басманцев сказал:

— Я уже точно решил — буду снимать прыжки через коня. Это лучше всего. Вот только не знаю еще, какие лучше — с трамплином или без трамплина. Хорошо бы и то и другое.

— А я папу, — сказал Косминский. — Мой папа пианист. Он мне больше всех нравится.

— Подумаешь, пианист. Кому они только нужны, эти пианисты.

— Да, а зато знаешь, какие у него пальцы? Таких ни у кого нет. Он может одной рукой унести сразу пять бутылок лимонада — в каждом пальце по бутылке, вот как.

— А английский язык он знает? — спросил Глеб.

— Наверно, знает. А что?

— Да нет, так просто.

— И зачем только чинят ботинки, — сказал Басманцев, обуваясь. — Вот ходил я в них, все было нормально, а теперь зачем-то починили, и я с непривычки так спотыкаюсь — весь город расковырял.

Они кончили одеваться и вышли на улицу. Идти им нужно было всем троим в разные стороны, но после тренировки так хорошо гудело в руках и ногах, так ярко и по-новому виделась знакомая улица, с высокими, освещенными по пояс домами, и так не хотелось, чтобы все это кончилось, что Глеб взмахнул чемоданом и спросил:

— Пошли, что ли?

— Пошли, конечно, пошли.

И они вместе пошли туда, где никто из них не жил и где вообще никто жить не мог, потому что там был городской парк и в нем такие голубенькие киоски, а в киосках продавался лимонад.

— Знаешь, Глеб, — сказал Косминский, тряся бутылку, чтобы она посильнее шипела, — твоего Сеньку сегодня побили. То есть не побили, но, в общем, он там дрался — я видел.

— Это, наверно, с Женькой Карташовым. Как же его побили? Он ведь специально в самбо занимался, приемчики учил.

— Да, сначала он пытался приемчиком, но тот Карташов, видно, здорово трусил и все вырывался. Он так сильно вырывался, что твой Сенька вдруг упал. Тут уж они и подрались просто так, без приемчиков — не понять даже, кто победил.

— Не доучился, значит, — сказал Глеб.

— Да бросьте вы об этой ерунде, — сказал Басманцев. — Давайте лучше о деле — кто сегодня снимал?

— Сегодня Сумкина, — сказал Глеб. — Я ей помогал. Она хотела снять Тобика, как он служит и все такое, но тут пришла ее мама и говорит: «Ах, вы уже снимаете! Подождите немного, я переоденусь. И что ж ты меня не предупредила, — я бы зашла в парикмахерскую». Сумкина растерялась и говорит: «Почему ты так рано? У тебя же собрание». А та говорит: «Отменили собрание» — и пришлось ее снимать, а не Тобика.

— Да, родители всегда влезут, — сказал Басманцев. — Мои даже сначала не верили, что нам дают киноаппарат; говорят, будто мне никто не доверит. Зато, когда увидели, начали так уважать, расспрашивают обо всем; отец даже сказал, что возьмет на охоту. «Теперь, — говорит, — вижу, что тебе можно поручать серьезное дело». Наконец-то до него дошло.

— А Свиристелкин опять хвалился, что всех насмешит. «Такую, — говорит, — шутку снял, все упадут со стульев».

— Ладно, в субботу увидим, что он там снял.

— Да, в субботу интересно будет. Значит, в пять часов.

— Точно в пять.

— Ну, пока.

— Сенька, ты чего? — спросил Глеб.

— Чего?

— Стоишь тут, высматриваешь. Кого ты высматриваешь?

— А что, нельзя, что ли?

— Да ты уже третий день в окно смотришь. Думаешь, я не вижу?

— Ну и видь себе на здоровье.

— Ты что, с Женькой дрался?

— А ты откуда знаешь?

— Я знаю. Что же ты приемчиком его не взял? Не доучился, что ли? Надо было как следует выучить, походить еще месяца два, а так быстро, конечно, не научишься.

— Да я хотел подольше походить, а потом мне без него как-то скучно стало, и я решил поскорее. Не утерпел.

— Вот видишь. Ты походи еще, научись как следует. Или хочешь, я ему сам надаю?

— Нет, я больше не хочу с ним драться. Я теперь мириться хочу. Знаешь, как без него скучно.

— Ну так помирись, чего же ты?

— А я не умею. Ты не знаешь, нет такого кружка, где учат мириться?

— Какой еще кружок. Помирись, и все тут.

— А как? Вот смотри, я ему записку написал. Глеб взял записку и прочел:

«Женька, если ты будешь дразнится, я тебе еще не так дам».

— Ну что, по-моему, все правильно. Только «дразниться» с мягким знаком.

— Да, правильно. А ты посмотри ответ. На обороте было написано:

«Я тебе сам дам».

— Видал, — сказал Сенька. — Вот и мирись с такими.

Зенуков, Басманцев и Косминский назывались директорами картины и в пять часов должны были собраться в школьной фотолаборатории, чтобы проявлять первые пленки.

Глеб пришел в школу раньше всех. Была вторая смена, шел урок, и по тихому коридору две девочки несли в кабинет физики ведро снега. Было совершенно непонятно, где они могли его накопать, если на улице уже настоящая весна.