Таврический сад - Игорь Ефимов Страница 32

Рядом с доспехами в специальных витринах под стеклом помещались старинные пистолеты, шляпы с перьями, а в одной даже лежал карандаш, весь изгрызенный великим полководцем. За рыцарями снова пошли картины, и около одной Семенова вдруг остановилась и положила руки себе на плечи — крест-накрест, словно ей стало холодно.

— Как мне нравится! — сказала она.

На картине была нарисована очень плохая погода, а снизу на табличке написано «Дожди» и еще ниже что-то не по-русски.

— А это что? — спросил Глеб.

— Это то же самое — дожди, только по-английски.

— А ты знаешь английский?

Глеб спросил и тут же сам испугался — вдруг она скажет, что знает, и тогда нужно будет спрашивать уже и дальше — про письмо и про все остальное, про что и думать-то не получалось, не то что сказать словами.

— Нет, — сказала Семенова и ужасно покраснела. — Это я так просто догадалась. Может, это совсем другое.

— Ясное дело, откуда же тебе знать, — сказал Глеб и тоже покраснел. — Мы же учим немецкий.

Дальше они пошли молча и теперь уже часто останавливались у картин, которые им нравились. Больше всего они простояли у картины с японцем. Она была просто невероятно до чего красива, хотя ничего особенного там не происходило — просто сидит японец и думает свои японские мысли.

— Все-таки жалко, что мы не нашли остальных, — сказал Глеб, когда они выходили из музея. — Дина Борисовна бы нам все рассказала. Знаешь, как она рассказывает. Она ужасно переживает за всех людей, даже за тех, которых не знает, даже из тринадцатого века. Ее очень интересно слушать — сам начинаешь за все переживать.

— Да, — сказала Семенова, — и у нас сосед такой же. Пирогов. Он вчера читал какую-то книгу и все вскрикивал. Я посмотрела — там про туземцев на острове Пасхи. Ведь он уже старый и никогда на этот остров не поедет — какое ему дело, а вот читает и вскрикивает. Его тоже интересно слушать.

— Да, бывают такие.

Они стояли на верхних ступеньках и щурились, привыкая к солнцу на улице.

Внизу гулял детский сад.

Напротив, рядом с магазином, продавали капусту, такую фиолетовую, будто она плавала в чернилах. Потом из подворотни выехал грузовик и понесся по улице, а проволочные ящики для бутылок бились в его кузове и звенели хуже будильников. Когда он проехал, стало слышно, что в небе гудит самолет, и дети внизу задрали головы и так, глядя в небо, побрели кто куда, волоча ноги и тыкаясь в прохожих.

— Ну что, — сказал Глеб. — Пора домой.

— Нет, — быстро сказала Семенова. — Видишь, сейчас будет дождь Надо его переждать.

— Откуда же дождь?

— Конечно, будет. Давай забежим в тир. Это совсем рядом, здесь за углом.

Они пришли в тир и выстрелили каждый по пять раз. Глеб целился очень долго, но попал только в самое легкое — в гуся. Зато Семенова попала все пять раз. Стреляла она здорово, — теперь понятно, почему ей понадобилось идти в тир.

— Ну все, — сказала она, выходя. — Теперь можно и домой.

— Нет, — сказал Глеб, — дождь ведь еще не прошел. Сейчас только начнется. Нужно где-нибудь спрятаться.

— А где?

— Давай в кино, в хронику. У меня еще есть рубль.

В хронике контролеры были отменены — стоял ящик для билетов, а рядом с ним сидела белая кошка с грязным носом и следила за входившими недоверчивыми глазами.

Когда Глеб и Семенова сели на свои места, свет уже начал гаснуть и последние зрители перебегали по проходу, пригнувшись, как разведчики.

— Семенова, — тихо спросил Глеб, — ты правда не знаешь английского?

— Немножко знаю, — прошептала Семенова.

— Я тогда тоже выучу, ладно?

— Ладно, — сказала Семенова.

Им вдруг стало очень весело. На экране еще не было ничего смешного, а они все равно смеялись и не могли удержаться. Даже когда показывали аварию самолета в Бразилии и наводнение в Голландии (вечно у них там что-нибудь случается), они все чему-то улыбались. Хорошо еще, что никто не заметил, а то бы начали говорить: какие бессердечные дети, и вот растишь их, растишь, а они все равно такие бессердечные. И, выходя на улицу, они так хохотали, что некоторые прохожие сворачивали и шли в кино — думали, что это показывают такую смешную хронику.

— Ну сейчас и польет! — сквозь смех сказал Глеб. — Ну и запустит.

— Ага, на меня уже капает. Где же мой новый зонтик?

— А вон стоит — видишь, под ним уже продают газировку.

— Ну да, это мой зонтик. Слышите, сейчас же отдайте! От смеха они не могли стоять и перебирали ногами на месте.

— Ну, бежим прятаться!

— Бежим!

И они побежали в библиотеку, посмотрели там новые книги и журналы; потом в пышечной пили чай с ватрушками; потом ходили по магазинам и делали друг другу дорогие подарки; потом шли домой через мост, и Семенова хотела смотреть на воду, а Глеб ей не давал, тогда она убежала на другую сторону, и так они шли, каждый глядя на свою воду, иногда переглядываясь и смеясь, и домой пришли уже в настоящей темноте, а дождя так и не было.

На экране ясно были видны стоящие и идущие ноги, и перед ними прямо из земли вырывался огонь.

— Ну, это я знаю кто, — сказал Глеб. — Это Бурлыгин. Ему нравится, когда горит. Он и сам вечно что-нибудь жжет.

— Ага, чудак какой-то — зажжет спичку и смотрит. Поджигатель.

— Не надо было ему и пленку давать — зря только испортил, — сказал Басманцев.

Они сидели в кабинете физики и на маленьком экранчике просматривали уже готовые кадры. Дина Борисовна записывала в тетрадку, что снято на каждом куске, чтобы потом все собрать и обдумать, можно ли склеить из них фильм. Пока это казалось совершенно невозможным — такие разные вещи нравились ученикам 6-го «б» класса. На одной пленке, например, были сняты поливальные машины, на другой — звери в зоопарке и орел с расставленными лапами, будто в штанишках; на третьей — какой-то неизвестный старик с морщинками на лбу. У него были такие замечательные морщины, и он так ловко ими двигал, что получались отдельные буквы и даже некоторые слова. На многих пленках было вообще не понять что — метались какие-то смутные тени, и по всему экрану вспыхивали белые пятна. Четыре человека сняли саму Дину Борисовну: в школьном коридоре, на улице, в музее и даже около ее института, рядом с бородатым студентом. На ней было накинуто пальто, а студент шел рядом, держась за пустой рукав, прижимал его к груди и что-то говорил, близко смеясь и заглядывая ей в лицо. Глебу стало неловко смотреть на них вот так вместе со всеми и в то же время хотелось, чтобы показали и дальше, когда они начнут целоваться и откидывать волосы с лица друг друга, как это всегда показывают в настоящем кино. В темноте нельзя было понять, сердится Дина Борисовна или смеется, или просто вспоминает, где они так ходили и что он ей говорил в тот раз.