Галя - Вера Новицкая Страница 32

Запад гаснет в дали бледно-розовой, Звезды небо усеяли чистое, Соловей свищет в роще березовой, И травою запахло душистою. Знаю, что тебе в думушку вкралося, — Твое сердце болит безотрадное, В нем не светит звезда ни единая, — Плачь свободно, моя ненаглядная, Пока песня звучит соловьиная, Соловьиная песня унылая, Что, как жалоба, катится слезная, — Плачь, душа моя, плачь, моя милая, Тебя небо лишь слушает звездное [65].

Казалось, что трепетное молодое сердце действительно плакало и дрожало, что рвались из него наружу невыплаканные одинокие слезы. Вот они наконец хлынули, и оборвалась, замерла песня…

Галя пела, зараженная песнью смолкшего соловья, пела уверенная, что «только небо лишь слушает звездное» ее импровизированную мелодию… Кругом была такая тишина, не доносилось ни одного человеческого голоса. Девушка пела, как птица, вся отдавшись звукам собственной песни, вкладывая в нее всю душу, переливая в широкий простор темной ночи накопившиеся в молодой груди чувства.

Ей и в голову не приходило, что при первых же звуках ее пения Ланской, которого она считала уехавшим, весь насторожился.

— Что за чудесный голос и что за своеобразная, простая, но прелестная мелодия! — воскликнул он. — Первый раз слышу ее, да и самые слова будто незнакомые.

— Это Галя импровизирует по обыкновению. Она ведь никогда не поет готовых романсов, а возьмет какое-нибудь стихотворение и фразирует его по-своему, — пояснила Надя. — Некоторые у нее чудесно выходят, например, Кольцова: «Что, дремучий лес, призадумался…» Уж я не Бог знает какая музыкантша, а и меня за душу берет… Вообще, Галка моя молодчина, что и говорить, — искренне воскликнула девушка.

— Да ведь это же настоящий творческий талант, — восхитился Ланской, — и при этом голосе…

— Полно, полно, Борис Владимирович, не создавайте себе издали иллюзий, а то вблизи придется разочароваться. Просто вас так восторженно настраивает ночь, соловьиное пение и, по обыкновению, дело довершают ваша доброта и чрезмерная снисходительность, как правильно подметила мама! Однако перейдем к другому, а то я опять забуду. Скажите, Борис Владимирович, а что если нам поставить спектакль? Ведь недурно было бы? — предложила Леля.

— Великолепная идея, Ольга Петровна. Всецело присоединяюсь, — согласился Ланской.

— На сей раз умно придумано! — одобрила и Надя.

— А что играть? — осведомился молодой человек.

— Я уж и это обсудила, и, кажется, удачно: сыграем «Сорванца» [66] — чудесная вещица, и все роли прелестные.

Леля действительно уже всесторонне взвесила этот интересовавший ее вопрос и остановилась на названной пьесе, предполагая заглавную роль сыграть самой, а молодого человека Боби, по пьесе влюбленного в нее, предоставить, конечно, Ланскому.

— И в самом деле выбор великолепный. У нас как раз на все роли найдутся прекрасные исполнители. Так решено?

— Решено, — одновременно подтвердили обе сестры.

— Отлично. В таком случае завтра же даю телеграмму в Москву Рассохину, и дней через пять роли и пьеса будут в наших руках. А пока честь имею кланяться. Извиняюсь, что злоупотребил гостеприимством и до такого позднего часа задержал вас. Мое почтение, — и, раскланявшись со всеми, Ланской направился через сад к ожидавшему его у подъезда экипажу.

— Au plaisir! [67]

— Не забывайте нас! — неслись ему вслед прощальные приветствия.

— Опять ничего! — мрачная, как туча, войдя в Галину комнатку, безнадежно опустилась на стул Надя.

Она только что вернулась из города, куда под различными предлогами ездила уже третий раз, руководимая на самом деле исключительно целью завернуть на Варваринскую улицу и проехать мимо окон заветного новенького домика.

— Это наконец возмутительно! — негодовала она. — Третьего дня видела какую-то старушенцию, читающую у окна газету. Правда, бабуся была премиленькая, чистенькая такая, что, будь при ней то же живое приложение, что было прошлый раз при старичке, она бы, вероятно, страшно мне понравилась. Но именно приложения-то никакого и не было, только одна она… — с гримасой протянула Надя. — Вчера ничего, ну решительно ничего! Ни одного старца, а сегодня… Право, точно насмешка: белая спина, половина белокурого затылка и одно ухо, проходящие по комнате. А? Мило?!

— Слушай, Надя, если тебя сокрушает, что ухо было всего одно, то ручаюсь тебе чем хочешь, что с другой, невидимой стороны было к нему парное — второе, — смеется Галя.

В противовес подруге у нее настроение великолепное, так как незадолго перед тем было получено известие, что через два дня приезжает Михаил Николаевич.

— Глупо, Галка! — сердито огрызается Надя. — Разве в ушах дело? Есть второе — прекрасно, а что в них толку? Какие ж в ушах бывают особые приметы? Уши как уши: больше торчат или меньше — не все ли равно? Разве что нарвешься на такие, как у нашего Виктора, но это уже несчастный случай: не досмотрела нянька, плохо пеленала, вот они на свободе как лопухи придорожные и разрослись. Тебе смешно, тебе почему-то все смешно сегодня, а я так зла, так зла!.. Ну как узнать? Скажи, как узнать? — наступает на нее Надя.

— Только ждать случая. Не в дом же врываться и обитателей осматривать, согласись, — смеется Галя.

— А я вот и мечтаю, чтобы как-нибудь в дом проникнуть, только, конечно, не ворваться, а прокрасться под каким-нибудь благовидным предлогом и, само собой разумеется, так, чтобы меня не видели и не узнали, — строит планы Надя.

— Кроме шапки-невидимки предложить боле ничего не могу, — шутит Галя.

— Опять смеется!.. Нет, это невыносимо! Смотри, Галка, я таки поколочу тебя сегодня. Ну, придумывай же что-нибудь. Почему ж ты не думаешь? Думай, ради Бога!

— Ни-ни. Ничего! — указывая на голову, делает отрицательный жест Галя.

— Нашла! Нашла! — вдруг торжествующе подпрыгивает от радости Надя. — Слушай, Галка, давай наберем огурцов, оденемся деревенскими бабами и пойдем туда продавать!

— А огурцы где возьмем? Еще не выросли, — расхолаживает ее подруга.

— Нет, ты сегодня невозможная! Ну не выросли, так и не надо! Не в огурцах счастье! Грибов, картошки, ягод — чего-нибудь да достанем. Дело в идее. А-а? Не хорошо разве? Не умно? Галочка, милая, золотко, сокровище, пойдем завтра же утром! Умоляю! Прошу! На коленях заклинаю! — и толстушка грохнулась на пол к ногам подруги.