Волшебный напиток - Михаэль Энде Страница 34

Гы-гы! Ревматизму — капут!

Колдун, ведьма, да и сам ворон-пессимист ожидали, что бедняга ворон немедленно лишится последних перьев и останется голым, как ощипанный каплун, что его скрючит от жутких ревматических болей и что вообще он станет полутрупом.

Но вместо этого Якоб вдруг увидел, что на нем глянцевым блеском заблестели черные красивые перья, теплые и уютные, они были гораздо лучше, чем оперение, которое он потерял, когда нечаянно залетел в ядовитые химические облака. Якоб приосанился, высоко поднял голову, взмахнул одним крылом, другим, потом склонив голову к плечу, оглядел свой новый наряд. Оба крыла были без каких-либо изъянов.

— Ах, батюшки-светы! О великое яйцо птицы Рух (Птица Рух — мифическая птица, упоминается в «Сказках тысяча и одной ночи».)! — воскликнул Якоб. — Мориц, ты видишь то же, что и я, или я уже вконец рехнулся?

— Вижу то же, что и ты, — прошептал котишка. — И от всего сердца поздравляю. Для ворона преклонных лет вид у тебя почти элегантный.

Якоб взмахнул новыми крыльями и закричал в восторге:

— Ур-ра! У меня нигде, нигде не болит! Я словно заново на свет вылупился!

Бредовред и Тирания смотрели на ворона остекленевшими глазами. Их мозги окутал такой густой пьяный туман, что оба толком не поняли, что произошло.

— Как же т-так… — пробормотала ведьма. — Что з-за дурацкие шутки выкидывает тут … ик!.. эта птица? Ик! Значит, все было не пра… правильно?

Бредовред пьяно захихикал:

— Тира… Ти-ри-ра… Ти-ра-ра-ра… Тетя! Ты, видать, чегой-то перепутала… Ик! Ты же вечно… Гы-гы! Вечно все путаешь и забываешь. Видно, ты у нас маленько дурочка… Эх, старушенция… Щас, щас, погоди… Я покажу, как делают… ик! такие дела настоящие… хро… хрю… фессионалы… Не зевай и смотри внимательно.

Он залпом осушил бокал и пробормотал заплетающимся языком:

Трюкштюк-пунш, твори фрукттрюк,

Хитроушлый… плюхпуншбрюх!

Пусть кот облезлый с фальцетом писклявым

Станет как соловей голосист,

Гы! Обретет мировую славу,

А шелстка… (Ик!) шерстка как шелк заблестит!

Мориц, который только что едва не умирал и не то что петь — говорить нормальным голосом не мог, вдруг почувствовал, что все его крошечное, толстое, слабенькое тельце налилось силой, он вдруг вырос и превратился в крепкого красавца кота. Шерсть у него теперь была не в дурацких пестрых пятнах, а белая как снег и мягкая как шелк, усы же у Морица стали такие, что ими мог бы гордиться даже тигр.

Мориц важно откашлялся и заговорил новым голосом — таким звучным и сильным, что сам пришел в восторг.

— Якоб, дорогой мой друг, как я тебе нравлюсь?

Ворон подмигнул и сказал:

— Первоклассный вид, Мориц. Ну, принц, ни дать ни взять! Ты таким всегда хотел быть.

— Знаешь, Якоб, — сказал кот, разгладив усы, — зови меня, пожалуй, как раньше, Мяуро ди Мурро. Пожалуй, это имя мне теперь больше подходит, как тебе кажется? А ну-ка, слушай! — Он набрал полную грудь воздуха и сладко замяукал. — О sole mio!..

— Тише, тише! Помни об опасности, — зашикал на него Якоб.

К счастью, колдун и ведьма ничего не слышали — как раз в ту минуту, когда кот запел, у них начался дикий скандал. Они громко ругались, с трудом выговаривая слова, и костерили друг друга на чем свет стоит.

— Это ты-то спесивалист? — негодовала Тирания. — Да я щас лопну… ик! От смеха… Ха-ха! Ты просто шляпа… растяпа… неумеха…

— Да как ты смеешь! — зарычал Бредо-вред. — Ты-то! Ты! Смеешь судить о моих просеффио… фропессио… профессиональных хва… квачествах, старая ты идитетка!

— Скорей, котик, — зашептал тут Якоб. — По-моему, лучше нам испариться да побыстрее. Того и гляди дойдет до них, что произошло, и тогда не миновать нам беды!

— Но я хочу увидеть, чем все это кончится, — шепотом ответил кот.

— Ну, мозгов у тебя не прибавилось! Конечно, зачем певцу мозги? Пошли отсюда, быстро, говорят тебе!

И пока ведьма с колдуном переругивались, кот и ворон незаметно выбрались через разбитое окно в парк.

На самом дне чаши из Холодного пламени еще оставалось немного пунша. Тетка с племянником наклюкались, как говорится, под завязку. И, как бывает обычно в таком состоянии с людьми злого нрава, они злились все больше и все яростней поносили друг друга.

О коте и вороне они даже не вспомнили и потому не заметили, что те скрылись. Насчет того, что волшебный пунш мог каким-то чудом утратить свое обратное действие, у колдуна и ведьмы все еще не зародилось никаких подозрений. Зато оба в безудержной ярости вздумали хорошенько насолить другому, разумеется, с помощью волшебного зелья. Каждый задумал для другого самое страшное и плохое, что только мог выдумать, представил его себе дряхлым, ужасающе уродливым и смертельно больным. И с этой мыслью они выдули по полному бокалу пунша и в один голос завопили:

Хрюкпунштюк, твори хрюктрюк

Ушлохитрый фуккаюк!

ТЕБЕ желаю (ик!) жизни беспечной,

Здоровья, радости, красоты,

Богатства, успехов, юности вечной,

Сердечной… гы-гы!.. доброты!

И в следующий миг оба в величайшем изумлении уставились друг на друга — они стали прекрасными и юными, как сказочные принц и принцесса!

Тирания, онемевшая от изумления, недоверчиво ощупала себя. Она стала стройной, как тростиночка! Только вот платье цвета серы висело на ней теперь, как на вешалке. Бредовред провел ладонью по голове и воскликнул:

— Ух ты! Что это выросло на моей головушке? Ик! Вот это да! Какая роскошная шевелюра… Дайте мне зербешок, дайте мне геркальце! Тьфу! Гребешок и зеркальце… Надо причесать мои буйные кудри.

В самом деле, теперь над его лбом вились непокорные черные кудри. А у тети длинные золотые локоны ниспадали чуть не до пояса, как у Лорелеи (Лорелея — в европейском фольклоре златокудрая нимфа реки Рейн, которая прекрасными песнями увлекает корабли на скалы.). Коснувшись руками лица — раньше оно была морщинистым, с отвислыми щеками — Тирания воскликнула:

— Ой! Кожа у меня стала гладкая, как у ребеночка!

И вдруг оба вздрогнули и улыбнулись друг другу с любовью, словно впервые увидев друг друга. (Что было правдой, ибо в новом своем облике они друг друга никогда не видели.)

Но если кунштюк-пунш совершенно изменил обоих и, конечно, сделал их не такими, как они желали друг другу, то кое-что все же осталось неизменным и даже, пожалуй, усилилось — опьянение. Все-таки ни одно чудо не может отменить свое собственное действие, этого попросту не бывает.

— Вельзе-зе-вульчик, — пролепетала тетка — Ты же самый настоящий красавульчик. Но мне… ик! кажется, ты что-то очень сильно двоишься…

— О, прекрасная златокудрая дева, — заплетающимся языком отвечал племянник. — Ты — фатаморгана, мираж, у тебя вдруг появился нимб вокруг головы… Нет, целых два нимба! Как бы там ни было, я преклоняюсь пред тобой, дорогая тютя… тетя! Я чувствую, что в глубине моей души все перекувырнулось. Ик! На душе так светло… Понимаешь, доброты и красоты выше крыши…