Зима и лето мальчика Женьки - Наталья Ковалева Страница 35

— Стой! — заорали менты; но было поздно.

Свист в ушах. Крики в ночном воздухе. В арку, а там — площадь.

Женька пробежал через нее, заметный, уязвимый, как муравей на ладони. Мчался, неловко раскачиваясь, прижав к груди скованные руки.

Трудно. Тяжелые шаги за спиной. Рядом, рядом! В подворотню. Улица. Машина. Тормоза взвизгнули. Очумелое лицо шофера. В толпу на тротуаре. Затеряться, затеряться бы. В боку колет. Парни навстречу. Не держите-е-е!

Не держали. Расступились.

— Да е!.. — Женька не обернулся, не увидел, как преследователь растянулся от подножки.

Брига не бежал — летел, едва касаясь.

Алексей Игоревич торопливо сунул ноги в тапки. Звонок кричал беспрестанно: раз, другой, третий.

— Кто там? — и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. — Бриг?!

Мальчишка тяжело осел на пол у порога.

«Жив! Господи, слава Тебе! Жив! Наручники?» — тяжело и памятно накатила тревожная духота, горькая и глухая.

Пятьдесят первый год, нотные листы на полу комнатки в коммуналке: «Вы играли джаз?»

Нет, он не играл. Он слушал. Он баянист. Две ночи без воды, еды и сна. Последнее мучительнее всего. Да… Язык поленом во рту, резь в глазах… Оське Мальковскому тогда сломали пальцы… Насколько же они были старше? Милость небес — всего лишь ссылка. Всего лишь Сибирь. Спивающийся Ося…

«Если сейчас позвонят, надо говорить очень спокойно — нет, к сожалению, не видел Бригунца с прошлой осени. Во что же ты вляпался, мальчик? Но жив! Жив!» — Алексей Игоревич сжал сухие пальцы в кулак.

— Я не хочу в тюрьму, — вдруг всхлипнул Бриг, умоляюще глядя на Алексея Игоревича. — Не хочу!

«Украл? Убил? Что бы там ни было. Он ребенок. У меня связи…»

— Подожди, не высовывайся, — приказал педагог. — Я сейчас.

Брига сжался в комок на полу — больше не встать. Ног нет, рук нет — тела нет. Есть только мертвое бессилие. Закрыть глаза и спать. Как спокойно! Все, он дома. Спать…

— Держи на память… — улыбчивый мужичок подмигнул Бриге, показывая кольца наручников.

Женька размял запястья.

— Что скажешь, Николай? — спросил Алексей Игоревич.

Николай прикусил, пожевал ус, хитровато стрельнул глазом:

— Значит так, Лексей Игорич. Если менты запалили, будет шмон по всему городу. Найдут — и по этапу. На Колыму лес рубить. Лет на десять. Это ж не на кармане взяли. Это уже грабеж. По другой статье идет. Точно. Так что увозите. Хоть сколько-то на свободе поживет.

У Женьки перехватило дыхание. «Хоть сколько-то на свободе… Мама! Мамочка! Какая мама? — Брига опустил голову, чтобы никто не увидел его слез. — Вот как, значит? Вот как…» — он не испугался, он заледенел от ужаса.

— Спасибо, Коля, я подумаю, — проговорил музыкант. — Подумаю. Сколько я тебе должен?

Коля дернул щекой:

— Стопку налейте. Это вам так. Должок у меня, помните?

На кухне круг от абажура, на столе наручники. Бриге было стыдно глядеть в глаза Алексея Игоревича, но как было не посмотреть, в последний-то раз перед тюрягой! «А там бить будут?»

Николай опрокинул стопку, зажевал колбасой.

— Давай-ка по второй, — налил музыкант. — За успех нашего безнадежного. Увезу я его. А там…

— А там пусть сам дураком не будет, — хмыкнул Николай. — Ты, пацан, дурилкой-то мозгуй. Туда легко. Оттуда — трудно. Вход — рупь, выход — жизнь. Ученичок ваш?

Алексей Игоревич вздохнул.

— Так вот, — продолжил мужчина. — На шконку приземлишься, не до музыки будет. Даже на малолетке. Сыграют там тебе комаринскую на ребрах. И вот когда ты будешь обоссанный матрас от боли жрать, тогда тебе твой приют раем покажется, да поздно. Думай!

А Брига не думал. Сейчас понял, что никогда об этом не думал. Жил, как в тумане — не видел ничего и на шаг вперед. Красовался, как прыщ на морде. Докрасовался.

— Меня посадят, да?

— А то! Ты ж не морковку на огороде тырил, — Николай вздохнул.

— Помойся иди, — сказал негромко Алексей Игоревич. — И ногти подстриги. К инструменту не пущу таким.

— К инструменту? — Брига аж побелел. — А как же музыка? Там же…

— Иди мойся!

Брига поплелся в ванную, включил воду и всхлипнул. Страшно!

— Коля, ты сможешь узнать, что там по этому ограблению, много шума или так? — понизив голос, спросил Алексей Игоревич совсем другим тоном.

Коля выпил еще, поскреб пятерней небритую щеку.

— А что узнавать? У нас на той неделе ювелирторг обнесли. И вроде, как ментов горком за грудки взял. А горком, может, кто и повыше теребит. Ментам сейчас не до овощного. И не унесли пацаны ничего. Их сейчас если и будут искать, то чтобы в детдом сдать. Срока не будет. На учет поставят. Так думаю. Это я его пугал тут. Лезут пацаны, лезут. И я так же, эх, а теперь вот…

Николай махнул рукой и засобирался. На пороге вдруг выложил:

— По-доброму, его бы в детдом вернуть. Какая-никакая, а крыша над головой, хоть на строителя выучат. А в бегах, Алексей Игоревич, он другому научится: в форточки лазить и по карманам шнырять. И рано или поздно загремит. Таких нет, чтобы не попадались. Мозги-то ему прочистите. Всыпать бы ему, не жалея. Такой вам мой совет.

Алексей Игоревич бережно снял баян с антресолей. Брига распахнул глаза, протянул ладошки, отшорканные до розовой кожицы, подхватил инструмент, радуясь родной тяжести.

Меха растянуть, каждую кнопочку приласкать. Баян! Вот запричитать бы над ним, как голосила мать Нинки Лобовой, когда забирала ее, нараспев, навзрыд, не сдерживаясь. Щекой к прохладной поверхности. Увидеть полинявшие розовые меха. Пальцами сейчас, сейчас… «Скучал? Я тоже, я тоже», — торопится Брига.

Руки были как деревянные. Вроде сто раз играл, знал, как это делать, а пальцы точно резинкой стянули.

Неровно баян выводил, картаво. Душа кричала — инструмент оглох. Баян, обычно дышащий с Бригой в унисон, не откликался, нет, — покорялся безнадежно. Выталкивал механически звуки, давился ими, выкрикивал, как пьяная торговка на базаре — без толку, без лада, без строя. Точно не нужны были ему Бригины руки — чужие, забытые.

Брига разозлился на себя: сам ведь бросил баян, предал его. Вот вернулся, а поздно. Разве предательство прощают? Алексей Игоревич морщится. А времени в обрез. Только надышаться бы! И опять в подвал… Вадька там. Если Беня не пришел, как он один, как?

— Да, друг, запустил, основательно! Можно сказать, что все с начала надо начинать. Вот что, любезный, не мучай инструмент, ложись спать. И подумай на сон грядущий, нужна тебе музыка или нет?

«Спать, здесь? А Вадька как?»

— Не могу я. Мне назад надо…