Дела и ужасы Жени Осинкиной. Книга 2. Портрет неизвестной в белом - Мариэтта Чудакова Страница 38

…Пять братьев, считая самого Антона, – и сестра. Александр жаловался Антону, что единственная их сестра «не успела еще составить» о нем настоящего понятия, «а заглядывать в душу она еще не умеет». Антон жестко отвечал ему: «Ты прав… Сестра любит тебя, но понятий никаких о тебе не имеет… Вспомни, поговорил ли ты с нею хоть раз по-человечески? Она уже большая девка, на курсах… а сказал, написал ли ты ей хоть одно серьезное слово?.. Ты молчишь, и немудрено, что она с тобой незнакома…Она многое могла бы почерпнуть от тебя, но ты скуп. (Любовью ее не удивишь, ибо любовь без добрых дел мертва есть)… Я, каюсь, слишком нервен с семьей. Я вообще нервен. Груб часто, несправедлив, но отчего сестра говорит мне о том, о чем не скажет ни одному из вас? А, вероятно, потому, что я в ней видел не только “горячо любимую сестру”, как в Мишке не отрицал человека, с которым следует обязательно говорить. …За нее на том свете не родители отвечать будут. Не их это дело…»

Какое же серьезное, уверенное сознание личной – именно личной – ответственности за саму душу, за личность младших!..

Ваня читал и ужасно жалел, что у него нет младшего брата или сестры. Он обязательно относился бы к ним так, как наставлял Чехов. Обязательно!.. Слова Чехова заражали его так, что чуть ли не слезы закипали на глазах. Хотелось жить правильно и поступать благородно.

Если бы раньше Ване Бессонову кто-то сказал, что футбольное боленье может помочь найти спрятанное ворами – да ни в жизнь бы он не поверил!

Но все произошло как по-писаному.

Они вчетвером – он, Ваня-опер, его знакомый полковник милиции Пуговошников и еще белесый, как моль, и лысоватый следователь, которого полковник прихватил с собой, – приехали на Курский вокзал («Дуга» в письме, принесенном Горошиной, расшифрованная Ваней-опером как «Курская дуга»!) и прошли в камеру хранения. При этом следователь недоверчиво крутил головой всю дорогу от машины полковника. Еще и показывал мордой лица, что все это – бред сивой кобылы, по любимой поговорке отца Вани Бессонова, а он, следователь со стажем, здесь только потому, что не может отказать полковнику, на которого нашло затмение, и он слушает болтовню пацанов, насмотревшихся теледетективов. Полковник же, Анатолий Васильевич Пуговошников, напротив, был невозмутимо серьезен.

Нашли ячейку № 23 и набрали шифр – «1982» (а как все это было определено Кутиком, он же Сеня-нефанат, рассказано в главах 27 и 28 первого тома).

Ячейка открылась. Следователь щелкнул фотоаппаратом. Потом стал производить выемку, и этот момент снимал тем же фотоаппаратом уже полковник.

– Писать умеешь? – спросил следователь Ваню Бессонова. Тот молча кивнул головой. Писал Ваня без единой ошибки.

Следователь сунул ему в руки планшет с листом бумаги и ручку.

– Пиши, я потом на бланк перепишу.

И начал диктовать:

– «В ячейке № 23 под шифром 1982 обнаружен плоский сверток длиной 50, шириной 60 сантиметров. Обернутая в несколько слоев материи картина маслом, изображающая молодую женщину в белом платье…»

…Уже потом, когда Ваня рассматривал немногие картины Николая Чехова в доме-комоде (он не помнил, кто именно назвал так Дом-музей Чехова в Москве), то даже он увидел, как близка манера автора найденного портрета к этим картинам – блики солнца, любовь к белому цвету… Искусствовед, приятель Аллы, уверенно атрибутировал портрет: кисть Николая Чехова, портрет до сих пор был неизвестен.

Ваня поражался – сколько же оттенков может вместить белый цвет! Тут были и зеленоватые пятна – в тенях, залегших в мягких складках платья, – не отсвет ли травы за окном? Ведь художники умеют видеть то, что они называют то рефлексами, то валёрами, то еще как, а другие люди вообще не видят. На белом платье видна была еще и не то розоватая, не то лиловая краска, еле-еле брошенная на холст. Полные пунцовые губы девушки, взгляд ее карих глаз – и твердый, и задумчивый. Она смотрит в окно – и розовые ее щеки горят от не видного зрителям солнца. Ваня не уставал любоваться портретом.

Постепенно выяснилось, что в Москве жил коллекционер, собиравший все работы Николая Чехова. А потом куда-то пропал. Найти его милиции пока не удалось.

Когда-то собрать работы Николая хотел брат, Антон Павлович Чехов. Он ставил его художественный талант выше своего писательского… Антон Павлович писал сестре Маше: «В “Сверчке” за 1883 г. много превосходных рисунков Николая. Вот если бы поискать у букинистов под Сухаревой и купить!»

Ваня прекрасно понимал, о чем речь. Он знал, что на Сухаревской площади стояла знаменитая Сухарева башня – ее в 1930-е годы распорядился снести Сталин. А прадед Вани, рассказывала мама, был одним из тех искусствоведов, которые написали Сталину письмо, чтобы он этого не делал. Он им ответил, – «цинично», как сказала мама, – что пролетариат построит еще лучшие башни. Так вот под этой башней когда-то были знаменитые книжные развалы – там какие хочешь книги и старые журналы можно было купить.

А Чехов писал дальше сестре: «Я решил собрать все рисунки Николая, сделать альбом и послать в Таганрогскую библиотеку с приказом хранить. Есть такие рисунки, что даже не верится, как это мы до сих пор не позаботились собрать их».

…А письма будущий филолог Ваня Бессонов атрибутировал сам, сравнив в архиве почерк с известными письмами Николая Чехова. И даже под научным руководством Аллы написал об этом статью в специальный журнал. Но было это уже позже, во время учебного года.

…И тут Петр увидел, как именно бледнеют меловой бледностью.

Том, сидевший лицом к дверям, оцепенев, смотрел на вошедшего. В детстве они с Петей учились говорить, не двигая губами, и у них это здорово получалось. И сейчас Том именно так и сказал:

– Не поворачивайся. Это он.

Харон мигнул бармену и прошел направо в конец зала, за маленький столик на двоих в темном углу.

– Если будет уходить – задержать надо минут на десять. Я позвоню. Оперативники приедут, – шептал Том.

К Харону мгновенно подошел бармен – не тот, с которым недавно разговаривал Петр (тот невозмутимо протирал полотенцем кружки), а другой, невысокий, с ранней лысиной, – и угодливо перед ним склонился. Харон сказал два слова, тот кивнул, Харон встал и двинулся за ним.

Каким-то шестым чувством, которое в первые же годы развивается у того, кого каждый день готовят для военной службы, Петр почувствовал, что оружие, спрятанное Хароном, где-то здесь, что за ним он сюда и пришел. А зачем еще идти в трактир, на люди, человеку, которого ищут?