Пацанские рассказы Витьки Воробья - Виктор Савельев Страница 4

– Мама! – закричал я непослушными дрожащими губами, от чего торт в руках мамы тоже запрыгал и задрожал. – Я больше не буду, мамочка…

Я так ревел, что меня не могли успокоить целый час. Меня простили и дали конфеты, тётя Аня и мама зашили нитками и повесили балерину, меня гладили и ласкали, пытаясь успокоить, – но я был прямо-таки безутешен. Сейчас могу сознаться: я боялся, что у меня отберут ружьё.

…Потом я лежал в кровати под одеялом и слушал, как за стеной гомонят гости и патефон играет фокстрот. От шума и пережитого болела голова и почему-то горло, я ещё судорожно вздыхал от недавних рыданий – но не было человека счастливей, потому что в изголовье кровати висело моё ружьё. Я протягивал руку, трогал его в темноте и счастливо улыбался, чувствуя под ладошкой скользкий лак приклада и его холодные гладкие стволы…

* * *

Такой желанной вещи у меня уже больше никогда не будет…

На лестнице светло и пусто, и каждый звук отдаётся в подъезде дома, как в горах. Я – вихрастый карапуз в вязаной шапочке – стою, затаив дыхание, на лестничной площадке третьего этажа. Всякий раз, когда мама выпускает меня гулять на улицу, я останавливаюсь против этой коричневой двери и подолгу смотрю. Меня привлекает звонок в ней.

Звонков, вообще-то, в подъезде много – и электрических с кнопкой, и тех, с ручкой, от которой звякает колоколец. Но у всех звонков кнопки высоко, их не достать – а до этого звонка легко дотянуться, встав на цыпочки, поскольку он низко врезан в середину двери. Звоночек этот притягивает меня ещё и потому, что его медная звонильная ручка похожа на вставленный в игрушку заводной ключ. Или на «заводилку» в будильнике.

Я разглядываю эту ручку-заводилку, и сердце в груди начинает громко прыгать, как в большом гулком тазу. Ах как хочется потрогать звоночек! Повернуть «заводилку»!

Я пугливо озираюсь по сторонам и, наконец, делаю то, что уже миллион раз видел во сне: трогаю шишкастую рукоятку. Её медь холодна. Я весь дрожу. Ах какая замечательная игрушка! Чего бы я только не отдал за этот удивительный звонок… Не в силах бороться с искушением, я поворачиваю рукоять звоночка!

За дверью раздаётся переливчатый звук – как в заводной балалайке. В восторге и ужасе я кубарем лечу вниз по лестнице подъезда, еле успевая перебирать валеночками ступени. Квартира, куда я сейчас позвонил, – «коммуналка» с несколькими хозяевами. Я знаю, что они все ещё с минуту будут слушать: один или два звонка – чтобы знать, кому из них идти открывать дверь… Но вот наверху раздаётся щелчок двери, гудят голоса. С бьющимся сердцем я прячусь в тёмную нишу под лестницей, куда обычно не решаюсь сунуть нос…

…Вся следующая неделя для меня, малыша, полна опасных и острых ощущений: ведь всякий раз, спускаясь по лестнице на улицу, я с восторгом поворачиваю ручку звоночка. Это становится всё рискованней: в квартире уже не ждут второго звонка и спешат к двери, но я хоть мал, но не промах. Я научился лихо скатываться по перилам – это намного быстрей – и прячусь теперь за отворённой подъездной дверью, где не так пахнет кошками и нет зловещей подлестничной темноты. Но что-то словно подсказывает мне большую беду. Вчера соседская Серафима – толстая языкастая тётя – рассказывала моей маме на кухне, что в подъезде завелось хулиганьё… Я слышал это из комнаты и чувствовал, как у меня горят уши.

Кончилось это в субботу, в один из прекрасных деньков, когда я окончательно потерял осторожность. Я так торопился на улицу к ребятам, что даже не стал прислушиваться к звукам за коричневой дверью, а на ходу привычно – но с тем же тайным восторгом – повернул ручку звонка. Дверь открылась сразу – я не успел сделать и двух шагов. Высокая седая старуха с крупным лицом, запахнувшись в шаль, стояла в двери.

– Это ты звонил? – спросила она низким грудным голосом, показавшимся мне громом среди ясного неба.

Как передать моё потрясение при виде внезапно появившейся старухи? Коленки мои ослабели – я даже не мог сбежать, – мальчишки и улица, куда я спешил, отодвинулись куда-то далеко-далеко, и в целом мире ничего не было, кроме этого крупного морщинистого лица и шевелящихся старушечьих губ.

– Так это ты звонил? – долетело до меня, словно откуда-то издалека.

– Нет… не я, – ответил я, запинаясь и заикаясь. – То есть… честное слово… я не звонил, бабушка… То мальчики позвонили… Какие-то мальчики посторонние…

– Мальчики? – старуха с сомнением поджала губы. – Ну и где же эти мальчики?

– Они… они убежали! – выпалил я, сам потрясённый своей находчивостью.

– Ну ладно. Пойдём-ка, милок, – старуха взяла меня за плечо и повела в квартиру.

Там был такой же длинный коридор, как и на нашем этаже, так же скрипели полы и пахло жареным луком. Какие-то лица мельтешили возле кухни, хмурая женщина в халате и бигудях выглянула из одной двери.

– Поймала звонаря, Федотовна? – спросила она, окинув меня острым взглядом.

– Поймала-поймала, – вздохнула старуха и, пропустив меня перед собой, ввела в боковую комнату возле кухни.

Я остановился посреди с опущенной головой, успев, однако, заметить: точно в такой же комнатушке живёт в нашей квартире инвалид тётя Саня. Старуха села на кровать. Всё одеяло у неё было обложено подушками.

– Так ты откуда? Верхний или нижний? – спросила она, но уже не так строго.

– Верхний, – вздохнул я, взглянув на потолок. – Из сорок пятой квартиры.

– Я так и знала, что соседский, – с каким-то удовлетворением сказала она. – Ну будем знакомы, сосед… Ты яблоки-то любишь? Я страсть как яблоки люблю…

Она, кряхтя, поднялась и откуда-то из серванта достала крепкое желтобокое яблоко и протянула мне:

– Держи. Это антоновка. Говорят, что при давлении надо есть много яблок…

Только тут я разглядел, что лицо её совсем не злое, обыкновенное крупное и усталое морщинистое лицо. И усиков на губах нет, которых я всегда боялся у старушек.

Она снова села и замолчала, посматривая на меня… Я грыз спелое, чуть кисловатое яблоко и потихоньку разглядывал комнату. На комоде стояли разные интересные безделушки, бумажные цветы и обычные, хорошо знакомые семь слонов из жёлтой кости. Две картины возле зеркала. Фотографии на серванте – женские и детские. Почему старуха так задумчиво смотрит на меня?

– Знаешь, – сказала она в раздумье, когда я прожевал яблоко, – я тебя отпущу. Только ты скажи… ну, тем мальчикам, – она внимательно посмотрела мне в глаза, – скажи, чтобы не баловались. Ты им скажи, что здесь бабушка живёт, очень больная… Ей очень трудно на звонок ходить, когда те мальчики шалят…

Она положила мне на плечо большую морщинистую руку и заглянула в лицо:

– Ты ведь умный мальчик. Ты всё понял?

– Да, – прошептал я, отводя глаза. – Я скажу тем мальчишкам.

– Вот и хорошо, – вздохнула старуха. – Давай-ка, милок, я провожу тебя до двери.