Образование Маленького Дерева - Форрест Картер Страница 49

Когда не знаешь, далеко ли тебе ехать, получается далеко. Мне никто ничего не сказал. Дедушка, наверное, сам не знал.

За спинками кресел мне было ничего не видно, и поэтому я смотрел в боковое окно, как мимо проплывают деревья и дома. Потом остались одни деревья. Стало темно, и я больше ничего не видел.

Я выглянул в проход между сиденьями и увидел впереди дорогу, освещенную фарами автобуса. Она все время выглядела одинаково.

Мы остановились на станции в каком-то городе и долго стояли, но я не вышел и не сдвинулся с места, где сидел. Мне показалось, что оставаться на месте, скорее всего, будет безопаснее.

Потом мы выехали за город, и смотреть было больше не на что. Я взял мешок на колени, потому что в нем было ощущение бабушки и дедушки. Он немного пах, как Малыш Блю. Я задремал.

Меня разбудил водитель. Было утро, и накрапывал дождь. Мы остановились напротив приюта для сирот, и когда я вышел из автобуса, меня ждала, стоя под зонтиком, седоголовая леди.

На ней было черной платье до самой земли, и она была похожа на леди в сером платье, но это была другая. Она ничего не сказала. Она нагнулась, взяла мою этикетку и прочитала ее. Она кивнула водителю автобуса, и он закрыл дверь и уехал. Она выпрямилась, минуту постояла, нахмурившись, и вздохнула.

— Иди за мной, — сказала она и пошла впереди, медленно переставляя ноги, к железным воротам.

Я повесил мешок на плечо и пошел за ней.

Мы вошли в ворота, по обе стороны которых росли большие вязы, и они зашелестели и заговорили, когда мы проходили мимо. Леди совсем ничего не заметила, но я заметил. Они услышали обо мне.

Мы прошли через большой двор к каким-то зданиям. Когда мы подошли к дверям одного из зданий, леди остановилась.

— Сейчас ты увидишь его Преподобие, — сказала она. — Веди себя прилично, не плачь и проявляй уважение. Ты можешь говорить, но только когда он задаст вопрос. Ты понял?

Я сказал, что понял.

Я прошел за ней по темному вестибюлю, и мы вошли в комнату. Преподобие сидел за столом. Он не поднял глаз. Леди усадила меня на жесткий стул у его стола. Она на цыпочках вышла из комнаты. Я положил мешок себе на колени.

Преподобие был занят чтением бумаг. У него было розовое лицо, по виду которого можно было предположить, что он его мыл изо всех сил, потому что оно блестело. Волос у него почти не было, хотя некоторое количество я заметил вокруг углей.

На стене висели часы, и я определил время. Я не сказал его вслух. Мне было видно, как капли дождя стекают по стеклу за спиной Преподобия. Преподобие поднял голову.

— Перестань болтать ногами, — сказал он. Он сказал очень резко. Я так и сделал.

Он еще немного посмотрел на бумаги. Потом положил бумаги и взял в руки карандаш, который принялся вертеть в руках, поворачивая то одним, то другим концом вверх. Потом поставил локти на стол и нагнулся над ним, потому что я был мал ростом, и, скорее всего, меня не было видно за краем стола.

— Времена сейчас суровые, — сказал он. Он нахмурился, будто сидел прямо на суровых временах, и сидеть на них было жестко. — У государства нет денег на подобные вещи. Наша деноминация согласилась тебя принять, возможно, ошибочно и вопреки здравому суждению, но мы это сделали.

Мне стало очень нехорошо оттого, что из-за меня деноминации пришлось валять дурака в суровые времена. Но я ничего не сказал, потому что он не задал мне вопроса.

Он еще немного повертел карандаш, который не был заточен бережливо, потому что острие было слишком тонкое. Я заподозрил, что он на самом деле неряшливее, чем подает вид. Он начал снова.

— У нас есть школа, которую ты можешь посещать. Тебе будет назначена небольшая ежедневная работа. Каждый здесь выполняет какую-то работу, что, вероятно, будет тебе непривычно. Ты должен следовать правилам. Если ты нарушишь правила, то будешь наказан.

Он откашлялся.

— У нас здесь нет индейцев, ни полукровок, никаких других. Кроме того, твои мать и отец не были женаты. Ты первый и единственный ублюдок, которого мы приняли.

Я сказал ему, что сказала мне бабушка: чероки поженили моих папу с мамой. Он сказал, что чероки и их действия не считаются ни за что и ни в каком плане. Он сказал, что не задавал мне вопроса. Что было верно.

Он начал волноваться по поводу всей истории. Он встал и сказал, что деноминация верит, что ко всем — к животным и так далее — нужно проявлять доброту.

Он сказал, что мне необязательно ходить в церковь на дневные и вечерние службы, потому что ублюдки, согласно Библии, не могут быть спасены. Он сказал, что мне можно их слушать в некотором роде, если я буду вести себя тихо и сидеть позади всех, но только ни в коем случае ни во что не вмешиваться.

Что меня вполне устраивало, потому что мы с дедушкой уже сдались — в техническом плане — по части церковного душеспасения.

Он сказал, что видит из бумаг на столе, что дедушка не годится для воспитания ребенка, и что, скорее всего, у меня никогда не было дисциплины. Которой и правда, надо полагать, не было. Он сказал, что дедушка сидел в тюрьме.

Я ему сказал, что однажды меня самого чуть не повесили. Карандаш замер в воздухе, и у него открылся рот.

— Что? — крикнул он.

Я сказал, что однажды меня чуть не повесил закон; но я убежал. Я ему сказал, что если бы не собаки, надо полагать, меня бы точно повесили. Я не сказал, где наша винокурня, потому что это могло угрожать нашему с дедушкой ремеслу, и мы могли остаться не у дел.

Он сел за стол и закрыл лицо руками, как будто заплакал. Он качал головой из стороны в сторону.

— Я так и знал, не надо было этого делать, — сказал он.

Он повторил это два или три раза… Я не совсем понял: о чем он говорит и чего не надо было делать?

Он сидел, качая головой и закрыв лицо руками, очень долго, и я заподозрил, что он плачет. Я сам расстроился почти так же, как и он, и пожалел, что упомянул о том, что меня чуть не повесили. Так мы просидели довольно долго.

Я сказал ему, чтобы он не плакал. Я сказал ему, что мне не причинили ни малейшего вреда, я по этому поводу даже не расстраиваюсь. Но все-таки, сказал я ему, умер старина Рингер. Что было по моей вине.

Он поднял голову и сказал:

— Замолчи! Я не задавал тебе вопроса!

Что было верно. Он взял бумаги. Он сказал:

— Посмотрим, посмотрим… попытаемся, и да поможет нам Бог. Может быть, твое место в исправительном заведении.

Он позвонил в небольшой колокольчик, и леди, подскакивая, вбежала в комнату. Надо полагать, она все это время стояла под дверью.

Она сказала, чтобы я шел за ней. Я взял мешок, повесил на плечо и сказал «спасибо» — но не сказал «преподобие». Может, я и ублюдок и попаду в ад, но ускорять это дело я никак не собирался: еще не было решено, как таких правильно называть, «преподобиями» или «мистерами». Как говорил дедушка, никто тебя не тянет за язык, и лишний раз рисковать совсем незачем.