Юная Невеста - Алессандро Барикко Страница 5

– Не нужно никакой комнаты для гостей, она будет спать у меня, – спокойно сказала Дочь. Она изрекла это сидя, а в таких случаях ее красота исключала какие бы то ни было возражения. – Если, конечно, ей это будет приятно, – добавила Дочь, ловя взгляд Юной Невесты.

– Будет, – кивнула Юная Невеста.

Так она стала частью Дома; воображая, что войдет туда женой, она теперь оказалась сестрой, дочерью, гостьей, приятной компанией, украшением. Она естественно вошла в эти роли и быстро усвоила тон и темп жизни, ей неизвестной. Она отмечала странности, но редко доходила до того, чтобы заподозрить абсурд. Через несколько дней после приезда Модесто подошел к ней и со всем уважением дал понять, что, если она ощущает необходимость в каких-то разъяснениях, он почтет за честь их предоставить.

– Есть какие-то правила, которые я не уловила? – спросила Юная Невеста.

– Если позволите, я бы назвал четыре основных, чтобы не разбрасываться по пустякам, – сказал Модесто.

– Давайте.

– Ночи следует бояться, думаю, вам об этом уже сообщили.

– Да, конечно. Сперва мне казалось, будто это легенда, но потом я поняла, что нет.

– Именно так. Это первое.

– Бояться ночи.

– Скажем, относиться с почтением.

– С почтением.

– Точно. Второе: несчастье не приветствуется.

– Ах нет?

– Поймите меня правильно: это следует воспринимать в определенных рамках.

– И в каких же?

– За три поколения семейство накопило порядочное состояние, и если бы вы вздумали спросить у меня, как удалось достичь подобного результата, я бы позволил себе отметить следующие причины: талант, отвага, коварство, счастливые заблуждения и глубокое, цельное, непогрешимое чувство экономии. Говоря об экономии, я имею в виду не только деньги. В этом семействе ничего не тратится даром. Вы следите за моей мыслью?

– Конечно.

– Видите ли, все здесь склоняются к мнению, что несчастье – напрасная трата времени, а стало быть, роскошь, которой еще определенное количество лет никто не сможет себе позволить. Возможно, в будущем. Но сейчас ни одному обстоятельству жизни, каким бы оно ни было тяжелым, не позволяется вырвать у духа что-то большее, нежели кратковременная растерянность. Несчастье крадет время у радости, а на радости зиждется благоденствие.

– Можно, я выскажу замечание?

– Пожалуйста.

– Если они так одержимы экономией, откуда берутся такие завтраки?

– Это не завтраки, а обряды благодарения.

– А-а.

– И потом, я говорил о чувстве экономии, не о скупости, качестве, которое семейству совершенно чуждо.

– Понимаю.

– Конечно понимаете: уверен, такие оттенки вы в состоянии уловить.

– Спасибо.

– Есть третье правило, которое я хотел бы предложить вашему вниманию, если могу еще рассчитывать на ваше терпение.

– Можете. Что до меня, я бы вас слушала часами.

– Вы читаете книги?

– Да.

– Не читайте.

– Нет?

– Вы видите книги в этом доме?

– И правда, теперь, когда вы сказали мне об этом, – нет, не вижу.

– Вот именно. Здесь нету книг.

– Почему?

– В семействе в высшей степени доверяются вещам, людям и самим себе. И не усматривают никакой необходимости прибегать к паллиативам.

– Не уверена, что поняла вас.

– Все уже есть в жизни, если прислушиваться к ней, а книги без толку отвлекают от этого занятия, которому все в семье предаются с таким рвением, что в комнатах дома человек, погруженный в чтение, непременно покажется дезертиром.

– Поразительно.

– Скажем, спорно. Но считаю уместным подчеркнуть, что речь идет о неписаном законе, который в доме соблюдается очень строго. Могу я сделать вам смиренное признание?

– Вы мне окажете честь.

– Я люблю читать, поэтому прячу книгу у себя в комнате и посвящаю ей какое-то время перед сном. Но лишь одну, не больше. Как только прочту – порву. Не то чтобы я вам советовал поступать так же, вы просто должны понять всю серьезность положения.

– Да, думаю, я поняла.

– Хорошо.

– Вроде было четвертое правило?

– Да, но оно практически очевидно.

– Говорите.

– Как вы знаете, сердце Отца неисправно.

– Знаю, конечно.

– Не ждите, что он сойдет со стези неуклонной, необходимой невозмутимости. И естественно, не требуйте этого от него.

– Естественно. Он в самом деле рискует умереть в любую минуту, как все говорят?

– Боюсь, что да. Но вы должны иметь в виду, что в дневные часы он не рискует практически ничем.

– Ах да.

– Хорошо. Думаю, пока это все. Нет, еще одно.

Модесто заколебался. Он спрашивал себя, так ли уж необходимо учить Юную Невесту азбуке, или это будут напрасные старания, а может, даже и неосмотрительные. Он помолчал немного, потом сухо кашлянул два раза подряд.

– Можете ли вы запомнить то, что сейчас услышали?

– Как вы кашляете?

– Это не просто кашель, а предупреждение. Будьте добры считать это со всем почтением разработанной мною системой, которая призвана уберегать вас от возможных ошибок.

– Повторите, пожалуйста, еще раз.

Модесто в точности воспроизвел свое горловое послание.

– Два сухих покашливания, одно за другим, поняла. Обратить внимание.

– Точно.

– Много еще таких знаков?

– Больше, чем я намерен открыть вам до свадьбы, синьорина.

– Справедливо.

– Теперь мне пора идти.

– Вы были мне очень полезны, Модесто.

– На это я и надеялся.

– Могу я вас чем-нибудь отблагодарить?

Старик поднял на нее взгляд. На мгновение почувствовал, что способен высказать какое-нибудь из ребяческих хотений, без всякого стеснения пришедших в голову, но потом вспомнил, что смиренное величие его службы зиждется на соблюдении дистанции, так что потупил взор и, поклонившись едва заметно, сказал всего лишь, что случай не замедлит представиться. И удалился, сначала сделав несколько шагов назад, а затем развернувшись, так, будто порыв ветра, а не его собственный выбор заставил манкировать почтением, – техника, которой он владел с непревзойденным мастерством.

Но были, разумеется, и особые дни.

Например, каждую вторую пятницу Отец рано утром отправлялся в город: часто в сопровождении доверенного кардиолога, доктора Ачерби: посещал банк; обходил доверенных лиц, поставлявших услуги, – портного, парикмахера, дантиста; а также тех, кто снабжал его сигарами, башмаками, шляпами, тросточками для прогулок; иногда, к вящей своей пользе, посещал исповедника; поглощал в должное время основательный обед и, наконец, позволял себе то, что именовал элегантным променадом. Элегантность задавалась размеренным шагом и избранным маршрутом: первый никогда не нарушался, второй проходил по центральным улицам. Почти как правило, он завершал день в борделе, но, имея в виду неисправность сердца, считал это, так сказать, гигиенической процедурой. Убежденный в том, что определенный выброс гуморов необходим для равновесия в организме, он в этом доме неизменно находил тех, кто мог это вызвать почти безболезненным способом: болезненным он полагал любое возбуждение, от которого могло бы дать трещину его стеклянное сердце. Ожидать от Матери подобной осмотрительности было бы напрасно, к тому же они спали в разных комнатах, поскольку, хотя их любовь была глубока и взаимна, они, как будет видно из дальнейшего, избрали друг друга не по причинам, имеющим отношение к телу. Из борделя Отец выходил под вечер и пускался в обратный путь. В дороге он размышлял: отсюда часто происходили его яростные решения.