Мороженое в вафельных стаканчиках - Мария Ботева Страница 5

— Ты парень?

Кто-то под кроватью замотал головой.

— Тут нет никакого парня, — сказала я девчонкам. Но они не уходили. Пошептались немного и спросили:

— А Нина? Нина тут есть?

Я снова полезла под кровать:

— Ты — Нина?

Там кивнули.

— Есть, — сказала я девчонкам, — Нина есть. А парня нет. Никакого. А вам чего?

— Нам Нину.

Пришлось снова лезть под кровать:

— Это тебя.

Нина выбралась и погрозила мне кулаком. Встала у окна.

— Мы тебе не верим, — сказали девчонки.

— Ты не девочка.

— Ты мальчик.

— Не ври.

Тут заговорила Нина.

— Девочка, — сказала она. Помолчала и добавила: — Нина. Девчонки снова посовещались, и одна из них, в платье с горохами, сказала:

— Докажи.

Тут уж не выдержала я:

— Как это? Вы что, как?

— Пусть покажет, — ответила та же девочка.

Мы с Ниной переглянулись. Лицо у нее побелело, шея стала красной, а глаза — мокрыми. Вот-вот заплачет.

— Она не будет, — сказала я.

— Значит, это парень, — ответили под окном, — мальчик Нина!

И тут они начали орать на три голоса: «Мальчик Нина! Мальчик Нина!» Совсем сдурели.

Мы ушли в другую комнату, но и там было слышно их вопли. Кажется, они решили сообщить всей улице про мальчика Нину. Прошел, наверное, год, а они все вопили и орали. Иногда я не выдерживала, убегала в свою комнату и кричала им из окна, что они дуры. Не помогало. Эти ненормальные начинали галдеть еще громче. Теперь Нина сидела с красным лицом и с белой шеей. Странное зрелище, скажу я. И вот она не выдержала и пошла в мою комнату. Я осталась в гостиной, но слышала все.

— Я не мальчик, — сказала Нина.

— Докажи, — это снова та, с горохами, я уже запомнила ее голос.

Наступила тишина. Не слышно было ничего. На улице замолчали. Не знаю, сколько это продолжалось. Потом кто-то под окном выдохнул:

— Девочка.

Когда я заходила в комнату, Нина как раз спрыгивала с подоконника, а под окном кричали:

— Ты девочка! Девочка!

Но Нине было безразлично. Она быстро забралась под кровать и пролежала там до вечера. Все уже пришли домой, а Нина все не вылезала. Ночью я рассказала маме, что произошло. Она вышла с Ниной на улицу, и они долго разговаривали о чем-то, сидя на крылечке. Потом мама принесла из кладовки раскладушку и поставила в нашей комнате. Все уже спали, никто ничего не слышал. Так у нас появилась Нина. Никто, кроме меня и мамы, точно не помнит, откуда она взялась. Вроде бы только что ее не было, и вдруг — раз! — и она рядом с нами. Так Илюха говорит. Людмилка же, наоборот, думает, что Нина была у нас всегда. А мы с мамой молчим.

Мы решили отправиться в путешествие. Всей семьей. На велосипедах. В гараже стоял только один наш велосипед и одна чужая машина. В яме картошка. Ее мы тоже решили взять с собой, но сначала нужно было где-то достать велики. Маме, Людмилке, папе, Нине и мне. А у Илюхи уже был, в гараже стоит.

В субботу никто не ложился спать. Как только стемнело, папа велел всем одеваться.

— Я не пойду, — заявила мама, — кто будет носить вам передачи, если вас арестуют?

— Нас не поймают, — сказал папа, но маму решил не брать. На всякий случай.

Хорошо, что идти пришлось не так уж далеко. Мы перешли одну железную дорогу — заводскую. Потом другую — по ней ездят северные поезда, с мехом внутри. Потом добрались до железки вторчермета — так назывался склад: вторичные черные металлы. Там надо было пробираться тихо. Мне так не нравится ходить по шпалам! Никак не сориентируешься, далеко ли следующая. Ладно, мои ноги короткие, и мне все длинно. Но по шпалам неудобно идти любому человеку. Даже папе. Он все время сбивался с ритма.

— Плохо, — сказал он тихо, — трудно бежать.

Он боялся, что будет погоня.

На складе вторчермета даже ночью работают погрузчики. Это такие здоровые магниты, они спускаются с потолка на тросах. Рабочие лепят к ним металлический лом, и магниты приподнимаются и летят над складом. У вагонов останавливаются и ползут вниз. Тут другие рабочие выгружают лом в вагоны. А куда все эти тонны металла везет поезд, неизвестно. На какой-то завод по переработке, видимо. Потом из старых спинок от кроватей, оконных решеток, деталей от станков, протекших батарей центрального отопления, чугунных сковородок переплавят новый металл. А из него сделают все новое — и сковородки, и кровати, и станки. И велосипеды.

— Велосипеды делают из цветных металлов, — тихонько ворчал Илюха. Его только я и слышала, и то еле-еле.

— Не обращайте внимания на рабочих, делайте вид, что вы свои, — сказал нам папа, — но старайтесь не попадаться им на глаза.

И мы не обращали на них внимания. Со свойским видом искали себе детали велосипедов. Мне удалось быстро найти цепь. Правда, она была завалена грудой каких-то железяк, и нужно было сильно постараться, чтобы достать ее. Но ничего не получилось. Только она начала поддаваться и вытягиваться, как закричал Илюха. Он орал так громко, я думала, над самым ухом. А оказалось, что далеко. Просто его схватили рабочие, и он пытается вырваться.

— Эй, отпустите его! — закричала Нина — она первая добежала до Илюхи.

— Отпустите! — издалека пищала Людмилка.

— Отпустите! — заорала и я.

Рабочие схватили нас всех. Но тут появился папа.

— Отпустите, мужики, — сказал он спокойно, — это мои дети.

— Твои?! — удивились мужики.

— Девочки, вы его знаете? — спросил один из них. — Он… это… ненормальный?

— Нормальный! — заорали мы в один голос. — Это наш папа.

— А это не твой? — один из рабочих вытолкнул откуда-то мальчишку. Тот упирался.

— Откуда он взялся? — спросил папа.

— Твой или нет?

Папа молча смотрел на пацана. Парень — на него.

— Ну, так твой или не твой? — спросил рабочий и хорошенько тряханул парня.

— Мой, — сказал папа.

— Я ихний, — оказалось, голос у парня хриплый.

— Забирай их и вали отсюда, — разрешил рабочий, — пока охрану не позвали.

Быстро, пока они никого не вызвали, мы чесанули по шпалам. Потом бежали по улице. Замедлили шаги только у северной железной дороги.

— Мальчик, ты чей? — спросил папа.

— Ваш, — сказал он.

Так у нас появился Витька.

Наш папа почти не знал нашу Людмилку. Когда она родилась, его не было дома. Как раз в это время ему захотелось побывать в неизвестных далях. Что его понесло в неизвестные дали, когда все мы ждали Людмилку? Непонятно.