Дети Солнцевых - Елизавета Кондрашова Страница 5

— Уходит, уходит, уж стекла виднеются!

Крошка, так неожиданно потревоженный, открыл испуганные глазки и с новой силой принялся кричать.

— Стыдно, Варя! Такая большая девочка и никогда не подумаешь о том, что делаешь. Сиди смирно и не забывай, что мы не дома. Катя, смотри за сестрой, не позволяй ей шуметь, — сказала Анна Францевна с легкой досадой в голосе.

Варя присмирела и, укоризненно посмотрев на мать, молча вернулась к окну и вскарабкалась на подоконник. Неудовольствие ее продолжалось, однако, недолго, и не прошло десяти минут, как стали беспрестанно раздаваться ее восклицания, сдерживаемые еле слышным шепотом старшей сестры.

Между тем, действительно, около двух часов дня ветер стих и вдруг изменил направление. В исходе третьего часа вода уже заметно убыла…

Анна Францевна все чаще и чаще подходила к окну и пристально, подолгу всматривалась в даль. Нигде еще не было заметно никакого движения, остатки воды медленно убывали. Плававшие по волнам обломки, дрова, щепки, доски и разные бесформенные предметы теперь спокойно тянулись к морю. Темно-серые облака неслись уже не так низко над городом; кое-где сквозь прорвавшееся облако виднелись клочки серо-голубого неба. Было холодно, сыро, мертво. Только дома, стоявшие еще в воде, понемногу оживали. В них то тут, то там зажигались огоньки, спускались шторы; по шторам то и дело пробегали легкие сменявшиеся тени…

Проходил час за часом. Безрассветный сырой и холодный день сменялся темной, сырой и холодной ночью. Гостья, так неожиданно посетившая столицу, вернулась в свое ложе с богатой добычей. Много унесла она человеческих жизней, много уничтожила добра, многих людей оставила сиротами, многих из зажиточных обратила в нищих и тысячам оставила по себе неизгладимую память.

Был уже седьмой час, а Дмитрий Федорович все не возвращался. Беспокойство Анны Францевны достигло крайней степени. Она, всегда сдержанная, осторожная, теперь не могла скрыть своих опасений от детей и то молилась с отчаянием, то, заслышав где-нибудь малейший шум, выбегала на лестницу и прислушивалась с сильно бьющимся сердцем, то, обманутая в надежде, по несколько минут стояла у окна, прижав к стеклу горячий лоб.

«Это безжалостно, — думала она. — Как только он вернется, я ему скажу прямо, что он поступает гадко. И какое право он имеет так поступать! У него своя семья, а он… Уходит из дома в такое время, оставляет нас в страхе, и для кого! Для совершенно чужих, неизвестных ему людей, для людей, которые в нем вовсе и не нуждаются. Сколько раз и прежде он заставлял меня мучиться за себя, — уедет на пожар и пропадет… Целыми часами места не найдешь, чего только не передумаешь!.. Господи, охрани! Господи, помоги! — вдруг начинала она молиться. — Господи, будь милостив к нам. Если б он только жив остался!..»

В эту минуту ее напряженному слуху почудились знакомые шаги по тротуару, она затаила дыхание и стала вслушиваться. Ее глаза силились проникнуть в темноту, сердце громко билось. «Господи! Господи!» — беззвучно повторяла женщина.

Шаги остановились почти против окна, у которого она стояла. Через минуту сверкнул огонек и погас, задутый ветром. Сердце у нее упало… «Не он, это фонарщик… Господи!.. Если фонарь на этот раз не погаснет, — мелькнуло у нее в уме, — то он вернется, если же погаснет…»

Она боялась додумать и ждала, ждала почти с ужасом… Огонек вспыхнул ярко, затрепетал и потух… «Я это знала, знала еще утром, и зачем… зачем только не удержала его силой!»

У другого окна шептались старшие дети и о чем-то спорили.

— Нет, если б я была мальчиком, я бы не стала так рассуждать, я бы всюду пошла, я бы всех спрашивала, не видели ли его, — говорила Катя с горячностью.

— Ну, подумай только, что ты говоришь, — перебивал ее брат с укоризной, — всех бы спрашивала, но ведь эти все сочли бы меня за сумасшедшего, а мама, если б я ушел, кроме теперешнего беспокойства, стала бы еще беспокоиться и за меня.

— Да ведь я не говорю тебе останавливать прохожих и спрашивать их о папе, — возражала обиженным голосом Катя. — Я тебе говорю спрашивать всех, кто может что-нибудь знать, кто должен знать. Ну, пошла бы в полицию, пошла бы к знакомым, которые живут в самых опасных местах, где папа, верно, и был… Если бы ты вправду любил папу, ты бы не стал говорить так, как чужой какой-нибудь!

С этими словами девочка сжала себе лоб руками и глухо зарыдала.

— Боже, Господи! Катя, да что же мне делать? Скажи, ну скажи толком, что бы ты сделала! — заговорил растерянно Федя, разнимая судорожно сжатые руки сестры. — Ну, что мне делать, говори! Я уж думал, думал и ничего не могу придумать. Андрей Петрович тоже говорит: надо подождать…

Наступила ночь, тучи рассеялись. На сером небе всплыла луна и осветила бледным светом неприглядную картину: сырые, грязные улицы и площади с кучами нанесенных водой досок и разных обломков, ряды тусклых фонарей и светящиеся огнями дома. В домах царило непривычное оживление, а улицы были почти пусты. Изредка слышался топот копыт о мостовую, проносился шум колес торопливо ехавшего куда-то экипажа, затем все смолкало.

У некоторых домов на минуту собиралась кучка народа, большей частью в тулупах и высоких сапогах; потолковав, они медленно расходились. В некоторые группы замешивались и бабы. В нижних и подвальных этажах там и сям появлялись как бы блуждавшие огоньки. Огоньки эти проносились и исчезали. По всей вероятности, хозяева этих квартир, не вытерпев и не дождавшись утра, приходили посмотреть, что сталось с их имуществом…

Солнцевы не спали всю ночь. Анна Францевна уже не надеялась более. Федя рано утром обегал многих знакомых; был в полицейской части, сделал заявление об уехавшем и не вернувшемся отце, спрашивал, как приступить к поискам, что делать.

— Что делать? Подождать, — говорили ему более участливые. — Авось и вернется ваш батюшка, а нет — ну тогда…

А что тогда, ни один советчик не доканчивал, по всей вероятности тоже не зная, что тогда делать. Другие опять говорили:

— Где уж отыскать? Петербург велик, как знать, на каком месте он затонул. Вон там-то и там-то выставили утопленников на опознание; если нет там вашего, значит, в море унесло…

Катя плакала и не отходила от матери. Варя, прикорнув на диване у ног маленького братишки, спала безмятежным сном.

Нашлись добрые люди из друзей и товарищей Дмитрия Федоровича, которые, узнав о том, что он уехал в лодке и не вернулся, не щадили себя. Они ездили во все части города, везде подавали заявления, осматривали выставленные трупы утонувших, и на второй день тело Дмитрия Федоровича было наконец найдено в одном из деревянных домиков на Петербургской стороне. Им удалось также узнать и историю его гибели. — Как выступила вода, — рассказывали две женщины-мещанки, — мы собрали кое-какой скарб и перебрались с ребятишками в мезонин [8]. Думали, что туда воде не добраться. Сидим. Только так часу во втором, почитай, стала вода через щели в половицах похлестывать. Половицы ну трещать. Мы испужались. Мужчин в доме никого нету, что тут делать! Мы давай кричать, а дети, глядя на нас, и того пуще. Глядим, едет лодка мимо, полным-полна, другая — тоже. Думаем, уж, знать, помирать придется, а тут плывет еще лодка и прямо на нас. Мы давай кричать, в окно стучать, махать платками. Лодка и подъехала. Сидит в ней, в этой лодке, одна бабенка, платком накрывшись, и голосит таково жалобно, а барин такой худенький, с проседью, крест у него на шее на красной ленточке висит, в теплой одеже, без шапки, волосы так по ветру и раздуваются, стоит и багром как зацепит за самое подоконце, и стала лодка под нашим окном. Мы ему ребят наперед подали, он их бережно усадил, одеяло спросил, накрыл их; стали мы узлы тащить. «Нельзя, нельзя», кричит, «что вы, тетки, с ума спятили? Бросьте это, затонете с этим добром-то; помоги Господи вас благополучно доставить», говорит, и велел нам так садиться. «Всё тут останется», говорит, «никто не тронет», и поехали. А через три дома от нас стоит дом одной вдовы генеральши. Генеральша эта — старушка, проживала с дочкой, молоденькой, лет девятнадцати барышней, красавицей писаной; только она у нее не в своем разуме была. Едем мы, а у них окна повыбиты, сама генеральша стоит у окна. Когда мы поравнялись с их домом, она как высунется и закричит: «Спасите! Спасите!» Куда тебе, и думать нечего, некуда посадить. Барин-то уж и без того из сил выбивается. Натерпелись же мы страха тогда, пока он нас до части вез. Сдал он нас и спрашивает про тот дом-то, кто в нем живет и сколько их там всех-то будет. Сказали мы ему все и про генеральшу, и про ее дочку. Поехал! Барыню-то, генеральшу, принял, в лодку посадил, сам за дочкой полез, а там ему и конец пришел. Нашли его, сердечного, на пороге у ее светелки [9]. Лежит ничком, — не давалась она ему, видать, билась больно, и она тут же лежит, вцепившись в притолку руками. Так и нашли. Узнали мы от соседей, что барин, который в лодке ездил, утоп у генеральши, побежали посмотреть: ан он самый, батюшка, за нас сирот жизни лишившись. Царство ему небесное! Сходили мы в церковь, свечечку за упокой его душеньки поставили…