Сундучок, в котором что-то стучит - Василий Аксенов Страница 6

— В таком случае давайте поднимемся в бельэтаж этогосерого невыразительного дома, — предложил Гена.

Оставив наши механизмы на улице, мы втроем поднялись потемной лестнице на площадку, где было несколько старинных высоких дверей смедными ручками и разнообразными звонками. Пожалуй, на этих дверях можно былобы проследить всю эволюцию полезного предмета цивилизации, называемого двернойзвонок, начиная от простой веревочки и кончая элегантной, почти рояльнойклавишей. Сбоку от этой последней клавиши я увидел медную табличку сгравировкой:

П. Ф. КУКК-УШКИН. ИНВЕНТОР

— Что значит «инвентор»? — спросил я.

— Никто не знает, — сказал Юрий Игнатьевич. —Даже в домоуправлении не знают.

— Предполагаю, что это от английского invent, чтозначит «изобретать». То есть изобретатель, — тихо произнес Гена, и ялишний раз молча удивился аналитическим способностям моего юного друга.

Слабая струйка зеленого дыма вытекала из замочной скважины.Мелкий стеклянный перезвон доносился из глубины. Гена нажал клавишу звонка.

— Кто там? — немедленно отозвался прямо из-задвери неприятный голос, по которому я тут же узнал субъекта с пуделем, хотяникогда ранее не слышал голоса этого человека, за исключением вопля «Онегро!Онегро!», когда он кричал явно не своим голосом. Однако именно такой, и никакойдругой, должен был быть у него голос.

— Именем всего, что дорого человеку, именем высокихгуманных принципов нашей цивилизации — откройте! — грозно сказалГеннадий, и голос его дрогнул. — Откройте, пожалуйста, ПитиримФилимонович.

— Не могу и не хочу! — был ответ.

Голос был не просто неприятным, он старался быть еще и ещенеприятнее. В конце концов он завизжал, как электропила.

— Какого черта, Питирим! — рявкнул весьманатурально старый авиатор. — Мы с вами не первый день знаем друг друга. Выубедились сегодня, что я еще летаю, и давайте-ка открывайте без проволочек!

— Не могу и не хочу! — проскрипела электропила ужена малых оборотах. — Я в процессе.

Вслед за этим из-за двери послышался чудовищный свист флейт,целого десятка флейт, напоминающих недоброй памяти муштру императора Павла, аиз всех щелей старой двери повалили клубы разноцветного дыма, обрекшего нас начихание.

Я был возмущен самым решительным образом.

— Однако каков этот Кукушкин!

— Как вы сказали, Василий Павлович? — вскричалвдруг Гена, и круглые от возмущения его глаза стали на миг квадратными отизумления. — Вы назвали его Ку-куш-киным?

— Конечно, — ответил я. — Как же иначе? Намой взгляд, фамилия Кукк-Ушкин почти ничем не отличается от фамилии Кукушкин.

— Эврика! — Г.Э. Стратофонтов запрыгал снепосредственностью первоклассника. — Кукушкин! Фогель! Фогель-Кукушкин!Это он! Это несомненно, конечно, безусловно, непременно, это он!

— Знаете, В. П., с тем эмпирейским делом мне оченьповезло, я уложился в летние каникулы. Боюсь, что сейчас у меня будет большесложностей со школьной программой. Так мне подсказывает интуиция, а я склоненей верить, хотя и презираю подсказки. А ведь началось все так просто, тактрадиционно, почти как у Жюля Верна. Собственно говоря, так и началось — сбутылки. Вначале, В.П., появилась бутылка с размытой запиской, как в моейясельной книге «Дети капитана Гранта». Только это была радиобутылка…

И далее Гена рассказал мне завязку нашего нового огромногоприключения, завязку тайны, могучей, как баобаб, уходящей своими корнями висторию и географию нашей планеты.

Еще из предыдущей повести мы знаем, что с ранних, чуть ли неясельных лет, Генаша был заядлым радиолюбителем-коротковолновиком. Страсть кпутешествиям по эфиру сохранилась и у тринадцатилетнего мальчика. В кругу егокорреспондентов были: научный сотрудник из заповедника в Танзании, монгольскийовцевод, скрипач из Эдинбурга, гавайский педагог, мальчик-почтальон сФолклендских островов, метеоролог с Памира, боксер из Буэнос-Айреса и многиедругие.

В тот вечер в квартире Стратофонтовых на улице Рубинштейнавсе было как обычно. Тикали часы, полыхал эстрадой телевизор, тлел камин,пощелкивало паровое отопление, жужжали полотер, пылесос, кофемолка, плотоядноурчала стиральная машина, но… но дух приключений уже бродил шалой волной поквартире, и все это чувствовали и волновались. Папа Эдуард, не отдавая себеотчета, точил ледоруб и смазывал трикони, мама Элла, не отдавая себе отчета,проверяла кислородную маску для высотных затяжных прыжков, бабушка МарияСпиридоновна, не отдавая себе отчета, месила тяжелыми руками творожную массу иглухо напевала: «На земле не успеешь жениться, а на небе жены не найдешь…»

Один лишь Гена, отдавая себе полный отчет в происходящем,строго сидел у приемника с наушниками на ушах и рукой на ключе. Он чувствовал,он почти точно знал, что сегодня что-то произойдет, ибо интуиция никогда илипочти никогда не обманывала тренированного пионера.

И впрямь… Близко к полуночи из бесконечных эфирных струйвыплыл странный-престранный сигнал, адресованный вроде бы ему, ГеннадиюСтратофонтову, но похожий в то же время на размытую морем записку. Но самоеглавное — там был сигнал SOS!

В полночь собрались все под медной лампой. Завернул наогонек и друг дома, капитан дальнего плавания Николай Рикошетников. Последниенесколько месяцев капитан провел на суше, работая над кандидатской диссертацией«Некоторые особенности кораблевождения в условиях длительныхнаучно-исследовательских экспедиций на судах типа „Алеша Попович“». Работа шласпоро, и диссертация, как уверяли знатоки, получалась блестящая, но в свободноевремя капитан не находил себе места. «Попович» под командой приятеляРикошетникова, опытного штурмана Олега Олеговича Копецкого, блуждал эти месяцысреди полинезийских архипелагов, и капитан пребывал в состоянии постояннойтревоги за судьбу своего детища и обрывал телефоны в диспетчерскойэкспедиционного флота. Дело не в том, что Рикошетников не доверял штурманскимспособностям, умственным данным и волевым качествам Копецкого. Дело в том, чтоНиколая Николаевича тревожила двойная сущность Олега Олеговича, двойственныйхарактер его персоны. Дело именно в том, что Копецкий был не только старымопытным штурманом, но и молодым поэтом. Вот уже лет двадцать он был известныммолодым поэтом, первейшей сорокалетней жемчужиной «Клуба поэтов Петроградскойстороны». Рикошетникова прямо оторопь брала, когда он читал в какой-нибудьвечерней газете что-нибудь вроде:

…Я вижу блеск браслетов Персефоны,