Хранители Жемчужного жезла - Вольфганг Колльберг Страница 7

Вздохнув и видя, как посол Лингардии, благородный ксараксар Кирмас многозначительно поднял бровь, он подумал о предстоящих объяснениях с представителями дипломатических миссий при дворе фей. Кирмас, как и все лингардцы, в избытке наделенный коварством и страстью к интригам, похоже, был даже рад случившемуся. Заметив, что канцлер смотрит в его сторону, ксараксар слегка поклонился, не смягчив ни взгляда холодных глаз, ни издевательской улыбки. Овангар заставил себя кивнуть дипломату и встретил жесткий взгляд лингардца с видимым спокойствием, однако ощутил скрытую угрозу, исходившую от посла. Лингардец же поспешно опустил глаза, словно опасался, что мудрый канцлер сможет прочесть в них его подлинные намерения.

Как и остальные в зале, Овангар с интересом взирал на существо, едва не ставшее причиной гибели многих народов. И в этот момент канцлер почувствовал, как им овладевает глухой необъяснимый страх. Что-то происходило; что-то, чего Овангар не мог контролировать, потому что не вполне понимал сути происходящего.

Между тем все феи и духи молчаливо взирали на стол. Взгляды тысяч глаз (а Зал фей был бесконечно велик и мог вместить целые народы) сосредоточились на крохотной точке на столе перед королем, но никто не отважился произнести ни звука. Даже озелес — духи, олицетворявшие силу разума, которые отбросили все телесное и состояли собственно из духовной ауры, — прервали потоки мыслей, с помощью которых общались.

Воцарилась тишина, в которой каждый осознавал, что только что избежал участи худшей, чем тысячелетнее превращение в противоположность.

Тысячелетнее превращение — такова была кара за государственную измену. Несчастного приводил в Зал фей конвой ледяных воинов химизов, от одного взгляда которых кровь стыла в жилах.

Покорившись неминуемой судьбе, коленопреклоненный грешник, как и большинство осужденных до него, бормотал мольбу о милости.

Король Оберон поднимался с суровым выражением лица. Одновременно все присутствующие в Зале, за исключением ледяных воинов (никто и никогда не видел химиза коленопреклоненным), опускались на колени. Король медленно поднимал свой Священный жезл и указывал им на стоящего перед ним. Сквозь дымку, окутывавшую Жезл, вспыхивал свет, сверкая, заполнял весь Зал, фокусировался, замирал и собирался вокруг приговоренного, меняя свой цвет на ледяной, зловеще-голубой, и совершенно скрывал фигуру несчастного. Это был свет тысячелетнего превращения, почти невыносимый для глаз фей и духов, но, словно во власти более могущественной Силы, никто не мог отвести глаз от следующей за этим сцены.

Свет полностью окутывал коленопреклоненного, затем медленно проникал в его тело, овладевал им, и тело начинало медленно меняться. Трепет охватывал присутствующих. Каждый зачарованно следил за трагической метаморфозой.

Никакое наказание в мире фей, эльфов и духов не могло быть ужасней, чем превращение в противоположность. Что было маленьким, становилось большим, а что было большим, становилось маленьким. Красота превращалась в уродство, а уродство — в красоту; нежная белая кожа превращалась в грубую шкуру, а шкура становилась нежной белой кожей; прекрасные большие голубые глаза становились маленькими темными щелками; гномы превращались в великанов, а великаны — в гномов; грубые горные тролли становились подобны элегантным принцам эльфов, а эльфийские принцы с ужасом ощущали себя уродливыми горными троллями; толстые становились тонкими, а тонкие — толстыми. Зачарованно взирали присутствующие на тело, корчившееся в муках второго рождения. С этого дня и часа приговоренный должен был жить в ненавистном ему облике тысячу лет. Страшнее судьбы не придумать.

Канцлера Овангара дрожь пробирала при мысли, что можно провести тысячу лет в теле вонючего горного тролля. Его народ помнил трагедию прекрасной принцессы фей Альмаргары и ее возлюбленного — принца эльфов Ильмориндо. О, какая это была пара! Боги не поскупились, наделив этих двоих всеми возможными добродетелями и красотой. Они были центром любого общества, блистая умом и красотой, олицетворяя собой счастье и совершенство, так что сам Оберон не мог с ними сравниться. Но, к несчастью, на ежегодном балу у эрминид, выпив крепкого нектара и впав в легкомысленное настроение, во время диспута с Кирмасом Лингардским они допустили опрометчивые суждения о правлении Оберона. Когда влюбленные заметили холодную торжествующую улыбку лингардца и испуганные, взволнованные лица остальных присутствующих, было слишком поздно. Ловушка захлопнулась.

Бездонным было их падение. Даже сам Овангар не смог спасти несчастных от обвинения в государственной измене. Его усилия изменить ход дела ни к чему не привели: слишком много свидетелей слышали их слова. Как обвинитель выступил посол Лингардии, и королю Оберону не оставалось ничего другого, как осудить влюбленных ради сохранения порядка в Объединенном Королевстве фей и духов. Многие плакали, наблюдая эту казнь. Столько страданий за пару необдуманных, легкомысленных фраз! Некоторым казалось даже, что ледяные воины держались на большем расстоянии от обреченных, чем обычно.

А потом произошло ужасное… Никогда еще не совершалось более жуткого превращения. Феии эльфы падали в обморок, лишь взгляд Кирмаса Лингардского был холодным и торжествующим. Совершенная красота обоих в голубом свете Жезла обратилась в неописуемое уродство грот-файеров.

Вот уже более четырех веков они существовали в телах этих отвратительных созданий. Разум их помутился от горя и отчаяния, дух был сломлен несправедливостью обвинения, и они отвергали любую помощь и сострадание бывших друзей и соплеменников…

Канцлер смахнул непрошеные слезы, овладел собой и сконцентрировался на загадочном существе, что стояло на королевском столе. Это просто невероятно!

Орион-альбатросы, пожалуй, самые большие и быстрые птицы во всем многообразии миров. Они парят по всему Космосу, никогда не приземляясь ни на одной звезде или планете. Их зоркие глаза исследуют глубины Вселенной. Прекрасная дочь Времени — Творение, тронутая отчаянием камарина, попросила орион-альбатроса помочь в поисках потерявшегося народа.

— Но как же птица нас найдет, если мы в море? — спросил Вальмин. — Неужто они и правда такие быстрые?

— Не знаю, я еще ни разу ни одной не видел. Но не бойся, она найдет нас. У этих птиц такие острые глаза, что они с Марса увидят прыщ на твоем носу. — В ожидании предстоящего плавания Клининг был более чем взвинчен.

Вугур, между тем, несмотря на растянутую лодыжку, собрал в дюнах сломанные сучья и соорудил из них плот (делать плоты было его страстью).

— Все мужчины — на борт! — широко улыбнулся он, глядя на Клининга.

Тот поперхнулся, пытаясь подавить приступ дурноты, овладевавшей им при одном виде любого плавсредства. Вугур спрыгнул на берег и помог Вальмину перенести на «Невесту циклона» (так он окрестил свой плот) носилки с Вильдо, который горланил лихую матросскую песню. Потом Вугур оттолкнул плот, подошел к штурвалу и скомандовал:

— Колпаки по ветру!

Он был в своей стихии. Так же, как Вальмин был лучшим летчиком, Вугур был лучшим моряком народа крохотных гномов. Наконец-то его мечта стала реальностью! Он смог покинуть прибрежные воды острова-континента и плыть по широкому и бескрайнему морю, навстречу приключениям. О, теперь он покажет морским богам все, на что способен отважный гном!