Громобой - Крис Риддел Страница 8

Прутик спросил, на этот раз самого себя: «А что можно сделать?»

1. В Сумеречном Лесу

Были сумерки. В этом лесу всегда были сумерки, а солнце постоянно садилось. Или вставало? Трудно сказать. Во всяком случае, никто из попавших в Сумеречный Лес не мог этого определить. Хотя большинство и чувствовало, что золотистый полумрак меж деревьями нашептывает грезы о конце, а не о начале.

Легкий ветер, вечно блуждающий по лесу, тихо покачивал величественные деревья, покрытые вечнозеленой листвой. Они, как и все остальное — трава, земля, цветы, были покрыты пелериной чудесной пыли, которая сверкала и искрилась, подобно морозному инею.

Но там не было холодно. Вовсе нет. Ветер казался нежным и ласковым, а земля излучала успокаивающее тепло, которое струилось вверх, и поэтому все плыло перед глазами. Пребывание в Сумеречном Лесу напоминало пребывание под водой.

Там не пели птицы, не гудели жуки, не слышно было голосов животных, ибо в этом лесу никто не жил. Но тот, кто умеет слушать, услышал бы там не только шепот деревьев, но и голоса. Настоящие голоса, которые что-то бормочут, бессвязно говорят, а иногда кричат. Вот один из них раздался совсем рядом.

— Держи прямо, Винчикс! — прозвучало устало, хотя и не без надежды. — Уже скоро. Держи прямо!

Голос доносился откуда-то сверху, где высоко на дереве, пронзенный его острой макушкой, висел небесный корабль, чья надломленная мачта укоризненно указывала в небо. На длинных ремнях упряжи висел рыцарь, сидевший верхом на своем боевом скакуне-зубоскале, и его силуэт вырисовывался на фоне позолоченного неба. Внутри разъеденных ржавчиной доспехов тела обоих усохли до костей. И все же рыцарь и его оседланный зубоскал, без сомнения, были живы, все еще живы.

Скрипнуло забрало, и голос приведения снова повторил ободряющие слова команды:

— Уже скоро! Держи прямо!

2. Во дворце Высочайшего Академика

Покои — или Личный Кабинет, как официально именовалась резиденция Высочайшего Академика, — поистине утопали в роскоши! Пол был устлан белоснежными шкурами, рельефный потолок украшала позолота, а стены, свободные от книжных шкафов, декоратор отделал черным, с серебряной инкрустацией деревом. Все помещение было заставлено всевозможными драгоценными безделушками — фарфоровыми вазами, статуэтками из слоновой кости, изысканными скульптурами и затейливыми часами.

Незажженная хрустальная люстра мерцала в центре зала, вспыхивая в солнечных лучах мириадами огней и разбрызгивая их по комнате. Брызги света падали на серебряные узоры на стене, на полированные столы, комоды, рояль, портреты и зеркала, а также на блестящую макушку самого Высочайшего Академика Санктафракса, который крепко спал, развалившись на большой тахте у окна.

Его вид отнюдь не соответствовал пышному убранству зала: на нем была поношенная черная мантия, а на ногах — стоптанные сандалии. Как и одежда, сухопарая фигура Высочайшего и его впалые щеки свидетельствовали скорее о воздержании, чем об излишествах, а гладко выбритая голова символизировала смирение и строгость. Впрочем, все это в равной мере могло говорить и о тщеславии, ибо, согласитесь, зачем кому бы то ни было носить власяницу с вышитой по кайме личной монограммой «ВиП»?

Внезапно раздался пронзительный скрежещущий звук. Спавший вздрогнул и перевернулся на бок. Его глаза открылись. Звук повторился, громче, чем прежде. Вилникс сел на тахте и уставился в окно.

Из окон Личного Кабинета, расположенного на верхнем этаже самой величественной башни Санктафракса, открывался захватывающий вид на Нижний Город и его окрестности. Высочайший Академик глянул вниз. Между вздымавшимися клубами дыма ему удалось различить около полудюжины жителей Нижнего Города, занятых прикреплением новой цепи к летучей скале.

— Превосходно! — зевнул Высочайший и неуклюже поднялся с тахты. Он потянулся, почесался, рассеянно провел рукой по голове и снова зевнул. — Приступим к делам.

Он подошел к тяжелому сундуку из железного дерева, стоявшему в углу, вытащил тяжелый кованый ключ из кармана и низко нагнулся. Нынче вечером он встречается с Сименоном Зинтаксом, теперешним Главой всех Лиг. Перед этим Подлиниус решил взвесить оставшийся пылефракс и подсчитать, надолго ли хватит его бесценных крупиц.

Раздался мягкий щелчок, и замок открылся. Высочайший Академик со скрипом поднял крышку и внимательно осмотрел чернеющую пустоту сундука. Наклонившись, он извлек оттуда стеклянный флакон, поднес его к окну и… тяжко вздохнул.

Жидкой пыли было совсем мало.

— Да, это проблема, — пробормотал он. — Однако положение отнюдь не критическое. Впрочем, лучше тщательно взвесить остаток и подсчитать, сколько частиц пылефракса еще остается. Неосведомленность может пагубно сказаться на переговорах с Зинтаксом… — Вилникс беспокойно заерзал на месте. — Но сначала надо что-то сделать с этой невыносимой чесоткой.

К счастью, педантичный Минулис, его личный слуга, не забыл положить на место чесалку для спины. Это была премилая вещица — цельная золотая рукоятка с драконьими когтями из слоновой кости. Высочайший Академик извивался от блаженного удовольствия, когда скреб чесалкой спину вверх и вниз, в очередной раз вспоминая, что самые большие удовольствия в жизни зачастую оказываются и самыми простыми. Он возвратил чесалку на место и, решив отложить ненадолго подсчеты, налил в бокал вина из графина, принести который также не забыл Минулис.

Подлиниус прошелся по комнате и остановился перед зеркалом, отражавшим его во весь рост, улыбнулся, приосанился и вскинул голову.

— За Вас, Вилникс Подлиниус, — произнес он, поднимая бокал. — За Высочайшего Академика Санктафракса!

В этот момент снова раздался скрежет, па этот раз сильнее обычного. Летающая скала задрожала, Личный Кабинет закачался, и зеркало затряслось. Высочайший Академик вздрогнул, и хрустальный бокал выскользнул у него из рук. Раздался приглушенный звон разбитого стекла, а вино кровавым пятном расползлось по белоснежному меху на полу.

Высочайший Академик отступил с выражением брезгливости на лице. В это время он услышал характерный свистящий звук падающего предмета, за которым последовал жуткий грохот. Вилникс замер. Потом повернулся: на полу в тысяче мельчайших осколков лежало зеркало. Нагнувшись, он подобрал кусочек стекла и повертел его в руках.

Как там говаривала бабушка? «Зеркало разобьется — печаль в дом ворвется». Он вглядывался в темный глаз, пристально смотревший на него из острого осколка, а потом подмигнул. «Хорошо, что мы не верим в приметы», — сказал себе Подлиниус и весело за гоготал.