#Панталоныфракжилет - Мария Елифёрова Страница 11

В первой главе уже упоминалось, что английское слово computer происходит от заимствованного латинского глагола computare “подсчитывать”. Заимствован здесь именно глагол, а существительное образовано от него. Бывают и обратные случаи: глагол образуется от заимствованного существительного. Так, русский язык от слова кокетка (франц. coquette) образовал глагол кокетничать, который уже давно воспринимается как естественно принадлежащий русскому словарю. Кажущийся нам чисто русским глагол смаковать происходит от средневерхненемецкого smacken “пробовать (на вкус)” – он попал в русский язык через польское посредничество. Немецкое же происхождение имеет и глагол трамбовать – вероятно, от средненижненемецкого trampen “топать ногами, топтать”. Интересно происхождение глагола третировать, который, разумеется, не имеет никакого отношения к русским словам треть или третий. По сведениям этимологического словаря Фасмера, оно происходит от французского traiter “обращаться” (ср. англ. treat), но не напрямую, а через немецкое слово trätieren. В принципе, немецкое участие предполагать необязательно, так как французское окончание инфинитива -er в русском регулярно дает -ировать: ангажировать из engager, манкировать из manquer, фланировать из flâner, дебютировать из débuter. В подобных случаях Фасмер также предполагал посредничество немецкого -ieren, однако маловероятно, чтобы все без исключения французские глаголы пропускались в русском языке через немецкий: как минимум со времен Екатерины II образованные слои населения учили французский, и учителями зачастую были носители языка. Правдоподобнее счесть, что и русские, и немцы независимо друг от друга слышали французское закрытое [e] как [i], тем более что часть французских глаголов действительно оканчивается на -ir (ср. applaudir “аплодировать”), и принимающие языки без лишних проволочек унифицировали получившийся суффикс. Замечательно, однако, что глагол, значивший всего лишь “обращаться”, вошел в русский язык со значением “плохо обращаться”. Приобретение иностранными словами негативных коннотаций – одно из следствий подозрительного отношения к заимствованиям, которое обсуждалось в главе 1. Современным примером аналогичного казуса может служить тенденция саркастической трактовки понятия толерантность, и как следствие агрессивное неприятие самого слова: оно начинает восприниматься как “терпимость по отношению к чему-то плохому и недопустимому” (в соцсетях даже появилось бранное слово толерасты).

Интригующим вопросом остается, почему немецкий и русский язык сохраняют французское окончание инфинитива, переделав его в суффикс, а английский язык при заимствовании французских глаголов окончание отсекает: applaudir – to applaud. Ведь, хотя русский и немецкий язык имеют синтетический характер и пользуются суффиксами, от этого чужеродного суффикса им проку мало – его трудно использовать для чего-то еще, присоединив к исконным корням. Даже Игорь Северянин с его явно галломанским уклоном словотворчества предпочел образовать глагол оглупить, а не *глупировать. И наоборот, мы бы могли с успехом говорить *третить [52], а не третировать, *галопить, а не галопировать, *фланять, а не фланировать. И тем не менее язык поступает с заимствованиями по собственным правилам, которые, раз уж он взялся их соблюдать, то соблюдает регулярно. Есть, конечно, и отклонения типа рисковать, ревизовать, но при ближайшем рассмотрении можно заметить, что они скорее образованы в русском языке от существительных риск и ревизия, чем от французских глаголов.

Если обратиться к заимствованиям из немецкого в русский, то мы увидим, что для немецкого или нидерландского (нижненемецкий, в сущности, и есть нидерландский) окончания инфинитива -en это правило не выполняется. Скорее оно действует в обратную сторону: немецкое -en в русском регулярно отпадает. Мы говорим смаковать, а не *смакенить, *смакеновать; драить, а не *драенить, *драеновать (нидерландск. draaien), штопать, а не *штопенить, *штопеновать (stoppen, stopfen), спринцевать, а не *спринценовать (spritzen); от существительных штраф, штрих, танец (нем. Straf, Strich, Tanz) мы без проблем образуем штрафовать, штриховать, танцевать (ср. strafen, streichen, tanzen), в отличие от французских пар галоп – галопировать (galloper), дебют – дебютировать и т. д.

В чем же дело? Как мне представляется, всего лишь в том, что французские инфинитивные окончания -ir/-er – ударные, в отличие от немецкого -en. А для русского и немецкого слуха ударное воспринимается как наделенное смысловой значимостью. В немецком ударение обычно падает на корень (это историческая особенность всех германских языков, которая, как правило, достаточно хорошо сохранилась в них). В русском столь жесткого правила изначально не было, однако в Новое время русский все больше и больше тяготеет к корневому ударению. Большинство современных носителей русского языка, увидев слово по́слушник, прочтут его как послу́шник. Повсеместно распространено произношение зво́нишь, позво́нит, вопреки ярости столичных интеллигентов, настаивающих на правильности звони́шь, позвони́т. И уж совсем никто теперь не скажет вари́шь, дари́шь, мани́шь, а только ва́ришь, да́ришь, ма́нишь – ср. у Пушкина: Ты пищу в нем себе вари́шь, у Некрасова: Посмотрит – рублем подари́т. Следовательно, в русском языке имеется некоторая тенденция относить ударение к корню слова. А поскольку во французских глаголах окончание оказывается обычно единственным ударным слогом [53], то вполне закономерно, что оно “прирастает” к корню (даже несмотря на то что наши соотечественники, через которых французские глаголы входили в русский язык, прекрасно понимали внутреннюю форму глаголов и видели, что ударный слог в корень не входит).

Однако возникает новая загадка – почему те же французские глаголы теряют свои окончания в английском: англичане скажут to march, а не *to marcher (ср. маршировать в русском). В английском ведь тоже исторически корневое ударение, которое во многом сохранилось и в наше время.

По-видимому, это явление следует объяснять тем, что в среднеанглийский период, на который пришлось активное заимствование французской лексики, английский язык сам терял окончания глаголов (одно время лингвисты даже полагали, что в этом процессе “виновато” непосредственно столкновение с французским – своего рода креолизация языка). Поэтому пойти по пути немецкого или русского и образовать варианты типа маршировать или marschieren английский не мог. Вместе с тем английскому было исторически чуждо ударение на последнем слоге, и в большинстве французских заимствований оно так или иначе смещалось от конца к началу: англичане говорят treasure, pleasure, colour, courage, village с ударением на первом слоге (ср. французские trésor, plaisir, couleur, courage, village) [54]. А очутившись в слабой, безударной позиции, французское окончание -er оказалось само подвержено утере. Тем более что формы первого лица единственного числа английского глагола и французского глагола I и III спряжения совпали: например, je dance (старофранц. je daunce “я танцую”) и I love (среднеангл. ic love “я люблю”). Возможность сказать ic daunce и спрягать глагол по-английски в том же духе напрашивается сама собой. Таким образом, целая совокупность факторов склоняла к тому, чтобы французские глаголы в среднеанглийском утратили свои исконные окончания. Более поздние заимствованные глаголы стали автоматически подчиняться этому правилу, раз уж образец уже сложился.